Том 5. Война. Земля родная. Алый мак. Фимиамы - [11]

Сердце, сбери свои силы, борись!

  Сердце мне шепчет в ответ:

«Силы на мелочь давно разошлись,

  Сил во мне больше и нет!»

«Насыщен воздух влагою…»

Насыщен воздух влагою

И холодом объят,

А капли пара тонкого

С земли в него летят.

Туманами окутана,

Из глаз исчезла даль,

Трава росою плачется

На горькую печаль.

Моя душа подавлена

Великою тоской

И, как мертвящим холодом,

Объята тишиной, –

И впечатленья новые

Мне горько-тяжелы:

Их радость претворяется

В смятенье зыбкой мглы.

«Небо бледно-голубое…»

Небо бледно-голубое,

Звёзды трепетно мерцают,

Тучки бледною толпою,

Точно призраки, мелькают.

Спит в тумане бледном поле.

Мглой задернулися дали.

Внемля горькой, горькой боли,

Сердце ноет от печали.

«Чайка, предвестница бури…»

  Чайка, предвестница бури,

Вьётся над морем с пронзительным криком,

Тучи сгоняют прозрачность лазури,

Волны хохочут в веселии диком.

  Грусть, как предвестница горя,

Реет над сердцем моим утомлённым.

Думы, как волны сурового моря,

  Тяжко владеют умом полонённым.

«Не терпит жизнь помех…»

Не терпит жизнь помех.

В её русло валить каменья

И преграждать её теченье –

Незамолимый грех.

Чтоб не погибли наши нивы,

Ты хочешь реку обуздать!

О нет, пора бы знать:

Не страшны вольные разливы, –

Внезапны и страшны

Проказы скованной волны!

«Между каменных громад…»

Между каменных громад

Захирелые берёзы.

На ветвях у них блестят

Бриллиантовые слёзы.

Бледный мальчик к ним пришёл;

Ствол берёзы обнимая,

С нею тихо речь повёл:

«Ах, берёзка дорогая!

Что ты плачешь по утрам?

Что ты ветки опустила?» –

«Не мила столица нам!

Видишь, – пыль нас облепила.

Вот и трудно нам дышать,

Вот и льются наши слёзы.

Нам и солнца не видать!»

И заплакали берёзы.

«Какая тишина! Какою ленью дышит…»

Какая тишина! Какою ленью дышит

Дремотный сад!

Какою радостью беспечной пышет

Его закат!

Мой старый клён, ты прожил много,

Но что ты рассказать бы мог?

Спокойна и убога, –

Перед тобою сеть дорог.

Поник ты старыми ветвями

Над одинокою скамьёй.

Весенними ночами

Ты слушал речи страсти молодой?

Видал ты здесь потайные свиданья?

Хранил ты на коре своей

Следы ножа – немые начертанья,

Понятные лишь ей?

Скучающий старик, едва ли

В твоей тени

Слова любви звучали,

Едва ли пролетали

Ликующие дни.

Вот сыплет ночь движением нескорым

Рой звёзд на небе бледно-голубом,

И бледная луна над косогором

Взошла серпом.

Заснувшая беззвучно деревушка

Так ярко вся луной озарена,

Что каждая лачужка,

Как на столе красивая игрушка,

Мне в ней отчетливо видна.

Загадочные силы!

Когда взойдёт над ними день?

Темнее сумрака могилы

Их обнимающая тень.

«Ночью морозной и тёмной…»

  Ночью морозной и тёмной

  Старец бездомный

  В поле бредёт, замирая.

  Холод его усыпляет,

  Снежный сугроб наметает

  Вьюга седая.

  Вьюга метёт,

  Вьюга поёт:

«Вихри снежные вью,

Песни в поле пою.

Люблю я широкий и вольный простор,

Степей без конца и без краю.

В селеньях людских и в ущелиях гор

Я бешено рвусь и рыдаю».

Он изнемог. Надвигается мгла,

Ветер отвеял от сердца печали,

Снежные хлопья его приласкали.

  Вьюга его обняла.

В бешеном разгуле вьюга в поле пляшет,

И фатою снежной на скитальца машет:

  «Нет и нет пути.

  И куда идти!

  Я ли не нарядна?

  Засыпай скорей.

  На груди моей

  Отдохнуть отрадно».

«Прекрасно всё вокруг, – он грезит, замерзая:

  Широк простор сияющих небес;

  В дремоте сладкой ветви наклоняя,

    Задумался зелёный лес.

    Обвиты цепкой повиликой

     Его седые пни;

     Расцвёл шиповник дикий

      В его тени,

      И ландыш белый

       Цветёт».

  Померкли грёзы. Труп оледенелый

Лежит, а вьюга вихри вьёт,

И песни злобные поёт.

«Морозен ясный день, а солнце встало рано…»

Морозен ясный день, а солнце встало рано.

Зима, смирись, – близки весенние деньки.

Сквозь тонкую вуаль февральского тумана

На солнце яркое смотрю из-под руки.

Возносится оно победно и багряно, –

Невольно сузились пытливые зрачки.

На диске солнечном, как быстрый дым кальяна,

Дрожат свинцовые проворные кружки,

А книзу мечутся кинжалы золотые.

Я опустил глаза, – как призраки цветные,

Запрыгали везде лиловые цветки.

Вы, солнца красного горячие отброски,

Мрак разгоняете, а всё его отростки

Живучи и цепки.

«Обман и глупый, и смешной!..»

Обман и глупый, и смешной!

Со всех сторон оклеен ящик

Позолоченною тесьмой,

И говорит, склонясь, приказчик:

«Изображенье там лежит

Того, кто вам всего дороже».

Вы ящик вскроете, – и что же?

Там только зеркальце блестит.

Вручает нам ларец красивый

Судьба в начале наших дней,

И мы с улыбкой горделивой

Храним залог любви своей.

Когда ж откроет размышленье

Ларец в полуночной тиши,

В холодном зеркале души

Своё мы встретим отраженье.

«Золотого счастья кубок…»

Золотого счастья кубок

Отдали от алых губок,

Погляди скорей вокруг, –

От тоски кому не больно ль?

Малой капли не довольно ль

Для смягченья долгих мук?

Если взор твой будет жаден,

Скажет совесть, что украден

Твой безоблачный Эдем

У того, кто пред тобою

Шёл дорогой трудовою

И безрадостен, и нем.

«Росла, росла волна прилива…»

Росла, росла волна прилива,

To бурно мчалась, то ползла

Туда, где, высясь горделиво,

Дремала вечная скала.

Волна несла в чужую сушу,

Забыв родимый океан,

Свою изменчивую душу,

Свой обольстительный обман.

«К светлым стёклам фонаря…»

К светлым стёклам фонаря,

Яркой радостью горя,

Стаи бабочек,

Стаи ласточек

Летят, –