Том 5. Война. Земля родная. Алый мак. Фимиамы - [13]

Но загорелся лютый змей,

И тяжким зноем говорит,

Что вереница праздных дней

Бесследно в вечность пролетит.

«Ты вся горела нетерпеньем…»

Ты вся горела нетерпеньем,

Искала верного пути,

И заразилась опасеньем,

Что в жизни цели не найти.

С тоской мучительной и жадной

Последний призрак ловишь ты

Когда-то светлой и отрадной,

Теперь тускнеющей мечты.

Тебе казалось, что в ней сила

Несокрушимая была;

Но жизнь мечту твою разбила,

И что взамен тебе дала?

В твоей душе растёт тревога,

Ты видишь в жизни только ложь,

И разум повторяет строго,

Что вместо свергнутого бога

Иного ты уж не найдёшь.

Ослеплена житейской ложью,

Ты вся склонялась к божеству,

Ко Мне ж идти по бездорожью

Ещё не хочешь, – не зову.

«Лиса в капкане…»

  Лиса в капкане,

И как ни рваться, ни тужить,

В чужом, обманщица, обмане

  Тебе глаза смежить.

  На свете так ведётся,

Наш спор сама судьба решай, –

Летит орёл, осина гнётся,

  Цветёт лишай.

«Он песни пел, пленял он дев…»

Он песни пел, пленял он дев,

Владел и шпагой, и гитарой.

Пройдёт, – и затихает гнев

У ведьмы даже самой ярой.

И жён лукавая хвала,

И дев мерцающие взоры!

Но бойтесь, – у богини зла

Неотвратимы приговоры.

Она предстала перед ним

В обличьи лживом девы нежной.

Одежда зыблилась, как дым,

Над дивной грудью белоснежной.

Он был желаньем уязвлён,

Она коварно убегала, –

За ней бежал всё дальше он,

Держась за кончик покрывала, –

И увлекла в долину бед,

И скрылась на заклятом бреге,

И на проклятый навий след

Он наступил в безумном беге.

И цвет очей его увял,

И радость жизни улетела,

И тяжкий холод оковал

Его стремительное тело.

И тает жизнь его, как дым.

В тоске бездейственно-унылой

Живёт он, бледный нелюдим,

И только ждёт он смерти милой.

«Душа моя! На твоём пороге…»

Душа моя! На твоём пороге

Притаились больные, злые тревоги.

Они ждут, когда откроешь двери,

И шепчут про многие потери.

Когда ты спишь и глубоко дышишь,

Ты слышишь их ропот, ты слышишь?

Они стучат в окно клюками,

Тихо стучат дряхлыми руками, –

И твои сны мрачат виденья,

В которых слёзы, угрозы, томленья.

Едва проснёшься, едва станешь на пороге,

Тебя встретят злые тревоги.

«На гармонике рёв трепака…»

На гармонике рёв трепака,

Безобразная брань мужика,

Соловья надоедливый треск,

Стрекотание звонких стрекоз,

И бессмысленный солнечный блеск,

И дыхание резкое роз, –

Всё телесно и грубо вокруг.

Пожалей меня, ласковый друг!

«Слово, проклятое Богом…»

Слово, проклятое Богом,

отвергнутое небесами:

«Никогда».

Не говори его, –

оно сжигает уста,

как пламенеющий адским пламенем

уголь.

Искали дочь

Печаль в груди была остра,

  Безумна ночь, –

И мы блуждали до утра,

  Искали дочь.

Нам запомнилась навеки

Жутких улиц тишина,

Хрупкий снег, немые реки,

Дым костров, штыки, луна.

Чернели тени на огне

  Ночных костров.

Звучали в мёртвой тишине

  Шаги врагов.

Там, где били и рубили,

У застав и у палат,

Что-то чутко сторожили

Цепи хмурые солдат.

Всю ночь мерещилась нам дочь,

  Ещё жива,

И нам нашёптывала ночь

  Её слова.

По участкам, по больницам

(Где пускали, где и нет)

Мы склоняли к многим лицам

Тусклых свеч неровный свет.

Бросали груды страшных тел

  В подвал сырой.

Туда пустить нас не хотел

  Городовой.

Скорби пламенной язык ли,

Деньги ль дверь открыли нам, –

Рано утром мы проникли

В тьму, к поверженным телам.

Ступени скользкие вели

  В сырую мглу, –

Под грудой тел мы дочь нашли

  Там, на полу.

Весёлая народная песня

(На четыре голоса)

Что вы, старцы, захудали,

Таковы невеселы,

Головы повесили?

  «Отошшали!»

Что вы, старые старухи,

Таковы невеселы,

Головы повесили?

  «С голодухи!»

Что вы, парни, тихи стали,

Не играете, не скачете,

Всё ревёте, плачете?

  «Тятьку угнали!»

Что вы, детки, приуныли,

Не играете, не скачете,

Всё ревете, плачете?

  «Мамку убили!»

«Так жалки, так убоги!..»

Так жалки, так убоги!

Безжалостен и строг!

Измять босые ноги

Безмерностью дорог.

Твои ли, наши ль муки,

О, как нам разгадать!

Корой мозольной руки

Зачем-то заковать.

Невинная стихия!

Тебя ль к Суду привлечь?

Вложить в уста людские

Такую злую речь.

«Я спешил к моей невесте…»

Я спешил к моей невесте

В беспощадный день погрома.

Всю семью застал я вместе

   Дома.

Все лежали в общей груде…

Крови тёмные потоки…

Гвозди вбиты были в груди,

   В щёки.

Что любовью пламенело,

Грубо смято тёмной силой…

Пронизали гвозди тело

   Милой.

«Проснусь я и думаю снова…»

Проснусь я и думаю снова:

Ну, чем же сегодня опять,

Безумство блаженства земного,

Меня ты затеешь пытать?

Под яркой улыбкою Змея,

Над зыбким движеньем волны,

Какая дневная затея

Заменит мне милые сны?

Глаза бы мои не глядели

На эти кабинки, на пляж,

Но всё-таки встану с постели, –

Весь день проваляться нельзя ж!

«В доме шатки половицы…»

В доме шатки половицы,

В небе блещет яркий диск.

Докучает голос птицы.

Скучно-звонкий визг и писк.

Глаз не зорок и не меток,

Душен телу вечный плен.

Кто же хочет этих клеток,

Этих окон, этих стен?

Город Женевьевы

Не стремися в тот город, где царит Женевьева.

Госпожа Женевьева беспощадна во гневе.

Ей не скажешь спасибо, госпоже Женевьеве,

Не похвалишь тот город, где царит Женевьева,

Непреклонная, злая, но прекрасная дева,

Что мечтает жестоко о кровавом посеве.

Не стремися в тот город, где царит Женевьева.

Госпожа Женевьева беспощадна во гневе.

«Земная жизнь везде всё та же…»

Земная жизнь везде всё та же,

Всё тот же люд, и тот же труд,