Том 5. Сент-Ив. Стихи и баллады - [85]

— То-то, когда вы вошли, мне вроде как в нос ударило... — начал я.

— Чего уж там, не церемоньтесь! — прервал он. — Разумеется, вам в нос ударило! И, признаться, мне чертовски повезло, что я сам не ударился. Когда я вошел, я весь так и сиял «обилием и великолепием недавних возлияний», как выразился однажды Грей. Могучий бард! А человек жеманный, весь свой век избегал женского пола и вина, не мужчина, сэр, нет, не мужчина! Прошу прощения, что причиняю вам столько беспокойства, но куда, к дьяволу, я подевал свою вилку? Крайне вам признателен. Сижу и ем я в лондонском тумане, сэр. Надо бы привести с собой мальчишку-факельщика, и я непременно привел бы, не будь это племя таким грязным. Я надумал основать Благотворительное Общество мытья достойных бедняков и бритья солдат. Рад отметить, что, хоть выправка ваша и смахивает на военную, вы отлично выбриты. В моем реестре добродетелей бритье идет вслед за умением выпить. Настоящий джентльмен может быть пошлым негодяем, без гроша в кармане, но он всегда будет чисто выбрит. Взять хоть меня — вообразите, что я поднялся ни свет ни заря, ну, скажем, за четверть часа до полудня! Первым делом, даже не помыслив о добродетельном, но никуда не годном пиве или о пользительной, но безвкусной содовой воде, я тут же нетвердою рукой хватаюсь за смертоносную бритву; я скольжу по краю вечности. Мысль эта меня бодрит! Быть может, прольется кровь, но раны мои не смертельны. Щетины как не бывало, и я выхожу из своей спальни спокойный и торжествующий. Воспользовавшись избитым выражением, скажу: мне теперь сам черт не брат. Я тоже пренебрег опасностью, быть может, пролил кровь в сражении с грозным противником — прибором для бритья.

Таким вот разговором этот напыщенный фат занимал меня во все время обеда, и так как сам он не умолкал ни на минуту, то по свойственной всем пьяницам ошибке решил, что нашел собеседника себе под стать. Он сообщил мне свое имя, свой адрес, выразил надежду, что мы встретимся снова, и под конец предложил поехать с ним на днях за город обедать.

— Обед будет торжественный, — пояснил он. — Учинители и советники Крэмондской академии — заведения, коего я имею честь состоять профессором чепухистики, — собираются в старом трактире «Крэмондский мост», дабы почтить нашего друга Икара. Одно место свободно, обворожительный незнакомец, и я предлагаю его вам!

— А кто такой этот ваш друг Икар? — спросил я.

— Взмывший в небо сын Дедала! — отвечал он. — Ужели вам неведомо такое имя — Байфилд?

— И вправду неведомо.

— Ужели слава столь ничтожна? — воскликнул он. — Байфилд — аэронавт, сэр. Он позавидовал славе Люнарди и собирается предложить вниманию местной публики... прошу прощения, окрестному дворянству... некое зрелище: он желает вознестись на небеса. Я также принадлежу к местному дворянству, но, да позволено мне будет заметить, зрелище сие нисколько меня не трогает. Мне нет никакого дела до его вознесения. И шепну вам на ушко, я отнюдь не единственный. Все это уже не ново, сэр, у этой истории длинная борода. Люнарди уже взмывал в небеса и явно перестарался. Тщеславный глупец и причудник, судя по всему, что про него известно. Сам-то я в ту пору еще качался в колыбели. Но с нас довольно и одного раза. Пусть бы Люнарди поднялся, а потом снова спустился на землю — и преотлично. Мы предпочитаем... Мы не желаем видеть, как этот опыт повторяют ad nauseam[56] и Байфилд, и Спифилд, и Храпфилд, и Пропадифилд. Чтоб им взмыть в небо и не воротиться! Но это весьма сомнительно. Крэмондская академия с радостью воздает хвалу свойству человеческой натуры, а вовсе не самому этому деянию, а Байфилд хоть и сущий невежда, но выпить не дурак и компании не портит. После доброго возлияния он может даже сойти за острослова.

Как выяснилось в дальнейшем, все это касалось меня куда более, нежели я мог предположить в ту минуту. А меж тем мне не терпелось уйти. Пока мой новый знакомец продолжал нести околесицу, налетел порыв ветра, разверзлись хляби небесные, по окнам забарабанил дождь — и при этом безжалостном знаке я спохватился, что меня ждут в другом месте.

ГЛАВА XXVI «ЛЕБЯЖЬЕ ГНЕЗДО» НОЧЬЮ

В самых дверях меня чуть не сбил с ног яростный порыв ветра, и нам с Роули пришлось буквально прокричать друг другу слова прощания. И всю дорогу, пока я шел по Принцесс-стрит к «Лебяжьему гнезду», ветер подгонял меня в спину и свистел в ушах. Город, казалось, тонул в дожде, который лил как из ведра и оставлял на губах солоноватый привкус, — ведь океан был совсем близко. На улице поминутно светлело и вновь темнело: шквалистый ветер то чуть не задувал все фонари на длинной улице, то вдруг стихал, и огни оживали, множились и опять отражались на мокрых тротуарах, и темнота становилась прозрачнее.

Когда я добрался до угла Лотиан-роуд, идти стало много легче. Во-первых, теперь ветер дул мне в бок, во-вторых, я вошел под сень моей бывшей тюрьмы — Эдинбургского замка, да и ярость ветра понемногу утихала. К тому же я вспомнил, зачем и куда иду, и мне сразу стало легче бороться с непогодой. Что за важность, если тебя и шатанет порывом ветра или сбрызнет холодным дождем, когда впереди такая Цель! Мне представилась Флора, и я вообразил ее в своих объятиях, и сердце мое заколотилось. Но тут же я спохватился: как нелепы и несбыточны мои мечты! Я должен считать себя счастливцем, если мне удастся увидеть хоть огонек свечи в ее спальне.