Том 5. Мощеные реки - [17]
Много любопытного можно увидеть на лайде. Можно весь остров обойти при отливе по твердой полосе песка и гальки. Под ногами чуть сочится вода. По лайде может ехать даже автомобиль, и когда едешь, кажется — едешь по морю. В стекла бьют прибойные брызги, пахнет солью и морскою травой. Но лучше идти по лайде пешком… В трубу по-прежнему видны только барашки волн. Но что-то каждый день происходит за горизонтом. Океан приносит на лайду стеклянные кухтыли и рыбацкие сети. Жители острова не покупают рыболовных сетей. Даже заборы в поселке и загоны для кур сделаны из сетей. На лайде сколько хочешь найдешь всякой посуды — бутылки, бидоны, разные фляги и даже бочонки, иногда с бензином и даже с вином.
Океан приносит на лайду бревна разбитых где-то плотов, мертвых крабов, бамбук, ящики с иностранными надписями, башмаки, пластмассовые игрушки, пузырьки из-под вина и лекарства, бутылки с записками — ученые разных стран хотят узнать, куда течет морская вода.
Иногда на лайду волны приносят матросские бушлаты и шапки.
Сколько надо дней, чтобы обойти остров?
Мальчишки считают: «В длину около ста километров, в среднем пятьдесят в ширину — недели мало». Решаем делать вылазки в глубину острова.
Это песец-санитар.
Малыши. Им все в диковину…
Первая вылазка — за грибами. В сентябре в воскресенье весь поселок идет за грибами, люди поднимаются вверх по холмам, туда, где виднеются сопки со странными вершинами, похожими на столы. Тут под ногами пружинит тундра, тут и надо искать. Вернее, искать как раз и не надо. Грибы стоят на виду. Их замечаешь за сотню шагов. Такие же красношляпые, как в Подмосковье, и число их… Слишком легка добыча! Десять минут азарта, а потом уже равнодушно проходишь мимо, хватаешь горстями водянистую шикшу, а грибы остаются неизвестно кому. Раньше их подбирали олени. Но с тех пор как убежавшие из поселка собаки одичали и расплодились, диким оленям приходит конец. Было пять тысяч, осталось сотни четыре. Хитрые, одичавшие псы умело гонят оленей к обрывам или сворой валят на ровном месте. Пытались делать облавы, травить. Собачья хитрость все превзошла. Держатся в дальней стороне острова, куда люди не появляются. И только изредка, по старой собачьей памяти, прибегают послушать, как воют привязанные поселковые псы.
Собак на острове держат для езды зимою и летом. Я удивился сначала: как же так — летом?
Мальчишки взялись показать. Пока у нарты разбирались ремни и веревки, собаки выли, становились от возбуждения на дыбы — работа, хоть и тяжелая, все-таки лучше безделья, несытого и тоскливого. Удивительно было видеть бегущих собак в траве. Двое моих друзей искусно тормозили нарты остолом с металлическим наконечником и таким забористым словом величали собак, что мне пришлось завзятых каюров слегка охладить.
На собаках летом привозят в поселок сено, если сломается трактор, привозят шкуры убитых котиков. На собаках можно доехать на другую сторону острова, к могиле Беринга.
На собаках можно куда хочешь уехать рыбачить, бить из ружья пролетных гусей и почти с палкой охотиться на куропаток, которые за двести лет не научились бояться людей. На собаках можно поехать к самому главному на острове — Сарайному озеру. Ребятишки вздыхают, из чего я должен понять, что такой красоты озера больше нет на земле. На озере во время прошлой войны приводнялся американский бомбардировщик. Американцы над Командорами пролетали бомбить японские базы. Подбитый самолет сел на Саранном, другой приводнился рядом, забрал летчиков, поднялся и расстрелял самолет из пушек.
— Самолет и теперь на дне. Мы с Валькой когда-нибудь попытаемся…
Ребятишки на всей земле одинаковы, и я, бывая в новых местах, не ищу провожатых, кроме мальчишек. Моих друзей на острове зовут Валя и Витя. Валя Тютерев и Витя Солонин. Первый родился на Командорах и другую землю видел только в кино. Витя родился в Ульяновске. Три года назад отец его решил поехать на дальние земли. Мне не пришлось говорить с отцом, но сыну понравились острова. Мне показалось, он знает остров лучше, чем старожилы из его класса.
Валя родился по соседству, на острове Медном, а год назад семья поселилась на Беринге.
— Все живы-здоровы?
Скуластое, смуглое лицо Вальки от улыбки становится совсем круглым:
— А что нам станется?!
Отец в этой семье — потомственный русский плотник. Мать — алеутка. Детьми плотника бог не обидел. Первая — дочь. А потом пошли сыновья — десять сыновей! Валька начинает перечислять всех по порядку:
— Мария — поваром в интернате. Юрка — отцу помогает, Мишка — котов бьет, Колька — котов бьет, Борис — музыкант, учится в Петропавловске, Василий — радиотехник, ну я, а потом идут Генка — в шестом классе, Пашка — в пятом, Ванюшка в первый пошел, Вовке — четыре года. Кажется, все…
На острове живет восемьсот человек. Из них пятьсот — дети. Взрослых я видел на рыбной ловле, на сенокосе, на огородах, где растет картошка и репа, видел около моря и на собрании в деревянной церкви, переделанной в клуб.
На острове есть коровы и большая ферма песцов. Но основная работа островитян — зверобойное дело. На острове проводит лето и осень большое стадо морских котов. За это «курортное» и тихое на земле место коты платят своими шкурами. Работа зверобоя нужная, но вряд ли можно найти в ней поэзии, и я не жалею, что не увидел главной работы островитян. Котики стоят особого разговора, их шкурами живет поселок на острове. Если бы котики вдруг исчезли, исчез бы и человеческий след на этой земле. О котиках и всей экономике острова мне рассказывал главный покровитель стада, сухой и высокий, как жердь, неизменно вежливый зоотехник Игорь Константинович Кисельман. Я видел его каждое утро возле конторы. Один раз он был очень обеспокоен.
