Том 4. Рассказы и повести - [15]

И вдобавок ко всему кругом бродят партизаны, подстреливая солдат и офицеров, словно куропаток, а настоящими куропатками, как там, в Бельгии, и не пахнет!

Так раздумывал Хайн, летя в самолете. Болезнь шефа затяжная; полгода ему непременно болтаться в госпитале, и он, Хайн, сумеет смотаться домой… Он вез восемь чемоданов разного добра. Украинское сало, мед и теплые вещи, «позаимствованные» им у добрых, мирных украинцев, пригодятся в доме отца. В Германии начались суровые времена, теперь уж не до прошлого раздолья!

Мечтам Хайна не суждено было сбыться — не долетев до Львова, Рейхенау испустил дух. Уж так-то грустил этот малый, уж так-то он привык к пьянчужке-шефу! Тот тоже относился благосклонно к ординарцу и даже подарил ему на память перочинный ножик.

Хайну было невдомек, что смерть шефа опечалила не только его, но и самого фюрера. Мог ли знать глупый Хайн, что Вальтер Рейхенау был сыном крупнейшего туза, что он и его сынок вкупе с другими тузами и генералами «сделали» фюрера.

Разумеется, Хайн ничего в высшей политике не понимал, а его печаль о столь преждевременно давшем дуба шефе носила характер в большей степени своекорыстный. Тотчас после похорон Рейхенау Хайна снова отправили в армию и назначили ординарцем к тому самому сухопарому генералу, который когда-то был начальником штаба у Рейхенау и как бы по наследству принял от него шестую армию… Но теперь он уже генерал-полковник…

Да если бы Хайн знал, как обернется победоносный марш армии к этому проклятому городу и к этой проклятой реке, черта с два он согласился бы обменять одного неудачника на другого… Уж как-нибудь он бы напросился в ординарцы к какому-нибудь генералу в тылу, мало ли их околачивается там!

«Вот не везет, вот не везет! — горестно раздумывал Хайн. — Конечно, этот подвал куда безопаснее окопа, но чем это все кончится — вот вопрос. Выручит фюрер армию — слава богу, не выручит — подыхать нам либо в этой вонючей яме, либо в большевистской тюрьме. Охо-хо, выпало на мою долю этакое! Один хозяин на том свете, другой, того гляди, уберется туда же, если не попадет в лапы комиссаров. Впрочем, что думать о будущем? Как-никак я сыт, все подлизываются ко мне, все стараются угостить — ведь в штабе отлично знают, что генерал-полковник любит и балует меня. И если он однажды отправил меня в карцер, это было сделано не со зла — не стоило мне путаться с той девчонкой из госпиталя высшего командного состава».

Девчонке из Ганновера не нравилось ухаживание пятидесятилетнего начальника штаба армии генерал-лейтенанта Шмидта. Она была влюблена в Хайна. После объятий старика, каким для нее был Шмидт, ласки Хайна казались такими милыми…

«И все-таки зря я перебежал дорогу начальнику штаба армии, напрасно, черт побери».

Придравшись к какой-то вздорной провинности. Хайна, Шмидт пожаловался на него генерал-полковнику. Тот послал Хайна в карцер. Девчонка больше не отказывала Шмидту в ласках — он умел уламывать самых упрямых… Глупейшая была затея, что и говорить. Ненависть Шмидта — вот чем она окончилась, не считая карцера…

Так раздумывал Хайн, медленно, чтобы затянуть время, шагая по коридору. Из комнаты штаба Роске вышел ефрейтор Эберт.

— Здорово, Карл, старина! — Хайн ткнул кулаком в живот Эберта. — Какие новости?

— Сигарету за каждую, — басом сказал Эберт.

— Я продам тебе за три сигареты самую секретную новость, — возразил Хайн.

— Ну, ври больше!

— А вот и не вру. Убей меня бог, если мы продержимся в этом вонючем котле больше месяца.

— Откуда тебе знать?

— Это бормотал сегодня во сне командующий, а я слышал. Он долго ворочался на кровати, потом заснул и начал бредить. Давай три сигареты!

— Мне не надо спать, не надо видеть кошмаров и не надо быть командующим армией, чтобы знать это.

— Нас наверняка всех перебьют, — сказал Хайн.

— Кто знает! Дай закурить. — Толстяк Эберт затянулся и продолжал: — Я перехватил разговор двух русских командующих. Они рассуждали о наших пленных, куда, мол, их девать. Не похоже, чтобы их решили прикончить всех до одного.

— Может, в самом деле они не людоеды, эти большевики, Эберт, а? — с надеждой спросил Хайн.

— Ты дурень! — с видом знатока сказал Эберт. — Воюешь с русскими полтора года и не знаешь их, вот что я скажу тебе. Они такие же люди, как мы с тобой.

— Нам говорили другое. — Хайн вздохнул.

— Мало ли какую чепуху вбивали в наши пустые головы. Разница между нами и русскими, я говорю об этой войне, лишь в том, что сначала мы колотили их, теперь они принялись колотить нас. И видно, всерьез.

— Ну, не расколотят же они всю германскую армию, — неуверенно возразил Хайн.

— Все армии для того и существуют, чтобы уничтожать или быть уничтоженными, — философически заключил Эберт. — Боюсь, как бы этого не случилось с нашей армией. Больно уж крепко русские взялись за нас. Ты знаешь, — шепотом добавил он, — по-моему, наши здорово просчитались там, на верхах. Не приняли в расчет того, что из себя представляет русский солдат, хотя, черт побери, они могли бы вспомнить, как они дрались с нами в прошлую войну.

— Солдат как солдат, — вяло отозвался Хайн.

— Конечно, — с высокомерным презрением начал Эберт, — кое-кому из генеральских холуев не довелось видеть русского солдата лицом к лицу…