Том 4. Драматические поэмы. Драмы. Сцены - [12]

Море разошлось.

Экая сила.

Никого не задавило?

– Никак нет.

Только трех муравьев,

Вышедших на разведку.

Пылища. Силища!

– Где винтовка, детка?

Годок, сними того грача!

– Сейчас!

Tax!

Готов.

– Попал?

– Упал.

Мертв.

– А где старуха?

Мать, ты здесь?

Жратвы!

Вина и лососины!

И скатерть белую.

Цветы. Стаканы.

Будет пир как надо.

Да чтоб живей

И мясо и жаркого,

Не то согнем в подкову!

Годочки, будем шамать,

Ашать, браточки, кушать.

    Жрать.

Сейчас пойдет работа-мама!

И за скулою затрещит.

А всё же пахнет.

От мертвых дух идет.

«Владимир!»

– Владимира ей надо – стонет!

А нас забыла, нас не хочет!

Давайте все морочить:

– Мы здесь!

– Я здесь, Оля!

– Я здесь, Нина!

– Я здесь, Верочка!

    Мяу!

– Вот смехота!

Тонким голосом

Кричи по-бабьему.

– Ребята, не балуйтесь

У гроба, у смерти.

– А ловко ты

Прикладом вдарил.

Как оно запоет,

Зазвенит, заиграет

И птицей, умирая, полетело.

Аж море в непогоду.

Слушай, там в дверях

Дощечка

«Прошу стучать».

Браток поставил «ка» – вышло

«Прошу скучать».

На дверях гроба молодого,

Где сестры мертвого и вдовы.

    Ха-ха-ха!

   Какое дышло.

– И точно, есть о ком

Скучать той барышне-вдове

С седыми волосами.

Мы, ветер, принесли ей снег.

Ветер моря.

Море так море!

Так, годочки,

Мы пройдем как смерть

    И горе.

С нами море!

С нами море!

Трупы валяются.

Море разливанное,

Море – ноздри рваные,

Да разбойничье,

Беспокойничье.

Аж грозой кумачовое,

Море беспокойничье,

Море Пугачева.

– Я верхним чутьем

Белого зверя услышал.

Олень! Слышу,

Пахнет белым!

Как это он бахнет!

За занавеской стоял,

Притаился маменькин сынок.

Дал промах

И смеется.

Я ему: «Стой, малой!»

А он:

«Даешь в лоб, что ли?» –

«Вполне свободно», – говорю.

Трах тах-тах!

Да так весело

Тряхнул волосами,

Смеется.

Точно о цене спрашивается,

   Торгуется.

Дело торговое,

Дело известное,

Всем один конец,

А двух не бывать.

К богу мать.

А плевать.

«Вполне свободно», – говорю, –

Это можно,

Эту милость может

Море оказать».

   Трах-тах-тах!

  – Вот как было:

Стоит малой:

«Даешь в лоб, что ли?» –

«Вполне свободно», –

Отвечаю.

Трах-тах-тах! Дым! И воздух обожгло.

Теперь лежит златоволосый,

Чтобы сестра, рыдая, целовала.

«Киса, моя Киса,

Киса золотая».

– Девочка, куда?

Пропуск на кошку!

Стой!

– Годок, постой,

Нет пропуска на кошку.

В окошко!

– Как звать?

«Марусей.»

– Мы думали – маруха,

Это лучше.

«За стол садитесь, гости».

Прямая, как сосна,

Старуха держится.

А, верно, ей сродни Владимир.

Сын. Она угрюма и зловеща.

«Из-под дуба, дуба, дуба!»

Часам к шести.

– Налей вина, товарищи!

Чтоб душу отвести!

Пей, море,

Гуляй, море,

Шире, больше!

Плещись!

Чтоб шумело море,

Море разливанное!

«Свадьбу новую справляет

Он, веселый и хмельной… и хмельной»…

– Вот денечки.

Садись, братва, за пьянку!

За скатерть-самобранку.

«Из-под дуба, дуба, дуба!»

Садись, братва!

Курится?

– Петух!

– О боже, боже!

Дай мне закурить.

Моя-тоя потухла.

Погасла мало-мало.

Седой, не куришь – там на небе?

– Молчит.

Себя старик не выдал,

Не вылез из окопа,

Запрятан в облака.

Все равно. Нам водка – море разливанное,

А Богу – облака. Не подеремся.

Вон Бог в углу.

И на груди другой –

В терну колючем,

Прикованный к доске, он сделан,

Вытравлен

Порохом синим на коже.

Обычай морей.

А тот свечою курит…

Лучше нашей – восковая!

Да, он в углу глядит

И курит.

И наблюдает.

На самоварную лучину

Его бы расколоть!

И мелко расщепить.

Уголь лучшего качества!

Даром у него

Такие темно-синие глаза,

Что хочется влюбиться,

Как в девушку.

И девушек лицо у Бога,

Но только бородатое.

Двумя рядами низко

Струится борода,

Как сумрачный плетень

Овечьих стад у озера,

Как ночью дождь.

Глаза передрассветной синевы

И вещие и тихие,

И строги и прекрасны,

И нежные несказанной речью,

И тихо смотрят вниз

Укорной тайной,

На нас, на всю ватагу

Убийц святых,

На нашу пьянку

Убийц святых.

– Смотри, сойдет сюда

И набедокурит.

А встретится, взмахнет ресницами,

И точно зажег зажигалкой.

Темны глаза как небеса,

И тайна вещая есть в них

И около спокойно дышит.

Озера синей думы!

– Даешь в лоб, что ли?

Даешь мне в лоб, Бог девичий,

Ведь те же семь зарядов у тебя,

С большими синими глазами?

И я скажу спасибо

За письма и привет.

– Море! Море!

Он согласен!

Он взмахнул ресницами,

Как птица крыльями.

Глаза летят мне прямо в душу,

Летят и мчатся, машут и шумят.

И строго, точно казнь,

Он смотрит на меня в упорном холоде!

О ужасе рассказами раскрытые широко,

Как птицы мчатся на меня.

Летели птицами те синие глаза мне прямо в душу.

Как две морские птицы большие, синие и темные,

В бурю, два буревестника, глашатая грозы.

И машут и шумят крылами! Летят! Торопятся.

Насквозь! Насквозь! Ныряют на дно души.

– Так… Я пьян… И это правда…

Но я хочу, чтоб он убил меня

Сейчас и здесь, над скатертью,

Что с пятнами вина, покрытая стеклом.

Море!

– Шатия-братия!

Убийцы святые!

В рубахах белых вы,

Синея полосатым морем,

В штанах широких и тупых внизу и черных,

И синими крылами на отлете, за гордой непослушной шеей,

Похожими на зыбь морскую и прибой,

На ветер моря голубой,

И черной ласточки полетом над затылком,

Над надписью знакомой, судна именем.

О, говор родины морской, плавучей крепости,

И имя государства воли!

Шатия-братия,

Бродяги морские!

Ты топаешь тупыми носками

По судну и земле

И в час беды не знаешь качки,

Хоть не боишься ее в море.

Сегодня выслушай меня:

Хочу убитым пасть на месте,

Чтоб пал огонь смертельный