Том 3. Все о любви. Городок. Рысь - [48]

– Вы бы все-таки о своих годах подумали. Может быть, внуку обидным покажется.

А она в ответ только фыркает.

– Удивляюсь, – говорит, – вашей серости. Это у нас в Россеюшке, как женщине сорок стукнуло, так уж она в старухах считается. Здесь, милые мои, не так. Здесь женщина в пятьдесят только еще расцветает. Вот водили меня в ихний театр, называют Музик-Голь. Музик – значит с музыкой, и голь показывают. Так там одна бабка была, лет, говорят, под семьдесят, и среди голи самая первая Так она выводила шесть матерых молодцов, ставила их в ряд, и потом они эту бабку-то за большие деньги в воздухе друг дружке перекидывали. За ногу ее хватят и гоп! Я каждый раз так и взвизгну. Вот какие дела, а вы говорите, что мне замуж поздно.

Ну и дала она в журнал объявление.

«Меланхолическая блондинка тоскует по идеалу, умеет немножко готовить, желает вступить в серьезную переписку с брюнетом тридцати трех лет, рост не обязателен».

И что же вы думаете? Получает из Гренобля письмо.

«Разочарованный в жизни идеалист зовет свою мечту. Имею небольшой, но прочный заработок».

Словом – послала она ему свою старую фотографию, он ей выслал денег на дорогу, и покатила наша Тарасовна в Гренобль.

Приехала – на вокзале никого подходящего.

Бродит какой-то пузатый старик и всем барышням заглядывает под шляпки.

Пригляделась Тарасовна к старику, а у него из кармана торчит номер того самого журнала. У нее дыханье сперло. И закричала она своим зычным голосом. Как баба через тын:

– Ой, да неужто ж вы тот самый идеалист? Ой, лышечко!

Он глазки выпучил, да как закудахчет.

– Тах-тах-тах-тах! Так это вы? Так вы же мне какую фотографию прислали? С дояпонской войны?

Ну, наша Тарасовна себя в обиду не даст:

– А чего же тебе посылать? Карт-д'идантитэ[20] с кривым рылом, с косым глазом, с тремя носами? Туда же, претензии, идеалист паршивый.

Договорились до того, что он стрекулист, а она старая квашня, однако пришлось ему обратный билет купить и даже напоил в буфете пивом, потому что уж очень она его расчехвостила.

Так с обратным поездом и вернулась.

– Все это хорошо, господа, все эти ваши романы с неизвестными. «Где волны морские, там бури, где люди, там страсти», как выразился поэт. А вот как нам быть с сорокой?

– Н-да. С сорокой дело сложнее. Про сороку ни один поэт ничего не выразил. Сорока, она ведь глубоко переживает. От нее на пиве не отъедешь. И как в природе все премудро! Как подумаешь, так прямо затошнит!

Вскрытые тайники

Зашел у нас разговор – о том, как находят на улице деньги и что за этим следует.

Вспоминали, как в какой стране к находкам относится закон. В Персии, мол, пострадавшим оказывается нашедший, потому что его ведут в участок, а раз попал человек в участок, то его, прежде чем допрашивать, сначала для порядка обязательно поколотят.

Вспоминали, что и в России было что-то в этом роде. В участке, конечно, не колотили, но неприятностей доставляли немало.

Вспоминали рассказ, как один господин уронил кошелек, нагнулся, чтоб его поднять, как чья-то рука из-под носа у него этот кошелек вытянула, и темная личность деловито произнесла:

– Виноват-с, я этот кошелек нашел.

– Как так вы нашли, – завопил господин, – когда это мой кошелек, и я доказать могу.

– Ваш так ваш, – спокойно согласилась личность. – Но раз я нашел, шестая часть моя. И у меня есть свидетели, и пожалуйте в участок.

Подошел и свидетель, тоже личность несветлая.

Поволокли потерпевшего в участок. Околодочный выслушал нашедшего и свидетеля, пересчитал в кошельке деньги:

– Шестьдесят рублей.

– Ну так вот, – говорит, – вы должны выделить тридцать рублей нашедшему, да тридцать свидетелю, да десять мне за составление протокола.

– Да помилуйте! – взмолился потерпевший. – Откуда же столько? Я и всего-то шестьдесят потерял, а вы насчитываете за мной долгу семьдесят.

А околодочный спокойно говорит:

– Ну так вы слишком мало потеряли.

Всяких рассказов о находках и их последствиях выплыло немало, но все более или менее друг на друга похожи. Вспомнился среди них один, тоже на другие похожий, но вместе с тем и отличающийся. И отличается он своим незаурядным концом, вскрывающим тайники человеческой души, столь удивительные, что лучше бы им и не вскрываться.

Так вот, ввиду того, что конец этой истории из других, на нее похожих, эту историю выделяет, я ее и хочу рассказать.

* * *

– Ну-с, так вот – начало самое банальное.

Жили-были две дамы. Обе были молоды и недурны собою, обе потеряли мужей в мутном водовороте текущих событий. Отличались они друг от друга, кроме внешности, имени и фамилии, главным образом, тем, что одна была особа состоятельная, другая же определенно бедная. И положение это было, по-видимому, прочно за обеими закреплено, потому что богатая дама была женщина практичная: и своего не упускала, и на чужое поглядывала, – а бедная была растяпа, такого подшибленного жизнью образца, которые не то чтобы довольствуются скромной своей долей, а, вздыхая, смиряются.

Дамы эти были давно знакомы, еще когда судьба не разделила так резко их материального положения. Были даже дружны когда-то, а потом продолжали иногда встречаться, но уже не как равные, потому что элегантная дама со щипанными бровями и прической «перманант миз ан пли»