Том 3. Стихотворения, 1972–1977 - [45]

Ты был самый неловкий и квелый,

а таким ускользнуть не дано.

С малолетства тяжко болея,

ты династии рушил дела.

Революцию гемофилия

приближала, как только могла.

Хоть за это должна была льгота

хоть какая тебя найти,

когда шли к тебе с черного хода,

сапогами гремя по пути.

Все царевичи пополуночи

по Парижу, все по полям

Елисейским — гордые юноши.

Кровь! Притом с молоком пополам.

Кровь с одной лишь кровью мешая,

жарким, шумным дыханьем дыша,

Революция — ты Большая.

Ты для маленьких — нехороша.

Хоть за это, хоть за это,

если не перемена в судьбе,

от какого-нибудь поэта

полагался стишок тебе.

ВСЕ ТЕОРИИ СУДЬБЫ

Бережет ли бог береженого?

Погляжу-ка я на пораженного,

словно громом, нежданной бедой.

Он берегся — не уберегся.

Он стерегся — не устерегся,

а еще такой молодой.

Ежедневно нас учит история,

что не так уж верна теория

осторожности. Нет, не верна.

Потому что порою бывает:

выживают, уцелевают

даже прущие против рожна.

А теория случая — та,

что не хочет считать ни черта

и компьютер считает хламом,

вдруг прокрадывается

и оправдывается

в чем-то самом важном и главном.

А в теории маятника,

утверждающей, что пока

сверху ты, завтра я буду сверху,

тоже есть живая душа,

и она не спеша,

но успешно проходит проверку.

Нет, судьба не Дом быта. Давать

вам гарантии жизни фартовой

не желает. Не хочет фантомы

и иллюзии вам создавать.

Нет, судьба вам не автомат,

что дает за монетку — газетку.

А предчувствия, если томят,

могут сбыться. Бывает нередко.

ЗАДУМЫВАЯСЬ О ВЕЧНОСТИ

Задумываются о вечности,

точнее сказать, о том,

что же будет потом?

Какую квартиру в вечности,

какую площадь получат

и как получить получше?

Но эти еще не худшие,

оглядывающиеся вперед

и думающие, чья берет,

и зло побеждает,

добро ли,

и выбрать какие роли.

Ведь есть такие, что думают

о чем-то вроде угла,

где духота и мгла.

Их вечность не проветрена,

и даже антисанитарна,

и до того бездарна,

что обаятельней даже

лозунг: «Хоть день, да мой!»

И спьяну бредя домой,

они счастливо думают,

что хоть денек урвали:

потом поминай как звали!

РАЗГОВОРЫ О БОГЕ

Стесняясь и путаясь:

может быть, нет,

а может быть, есть, —

они говорили о боге,

подразумевая то совесть, то честь,

они говорили о боге.

А те, кому в жизни не повезло,

решили, что бог — равнодушное зло,

инстанция выше последней

и санкция всех преступлений.

Но бог на кресте, истомленный, нагой,

совсем не всесильный, скорей — всеблагой,

сама воплощенная милость,

дойти до которой всем было легко,

был яблочком, что откатилось

от яблони — далеко, далеко.

И Ветхий завет, где владычил отец,

не радовал больше усталых сердец.

Его прочитав, устремились

к тому, кто не правил и кто не карал,

а нищих на папертях собирал —

не сила, не право, а милость.

«Пока на участке молекулы…»

Пока на участке молекулы

окапывалось людьё,

пока возилось с калеками,

познавшими силу ее,

на линии хромосомы

прорвался новейший враг

и, не признавая резона,

грозит превратить нас в прах.

Пока макромир обследовали,

по правилам странной игры

нас мучили и преследовали,

нас гнали микромиры.

Мгновенья блаженной косности

природа нам не дает:

во всех закоулках космоса

военную песню поет.

Не уступает и шагу

без арьергардных атак

и, проявляя отвагу,

тоже делает шаг.

И вот мы лицом к лицу

в батальном переплетеньи.

Она с моего цветенья

легко сшибает пыльцу.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я вернулся из странствия, дальнего столь,

что протерся на кровлях отечества толь.

Что там толь?

И железо истлело,

и солому корова изъела.

Я вернулся на родину и не звоню,

как вы жили, Содом и Гоморра?

А бывало, набатец стабильный на дню —

разговоры да переговоры.

А бывало, по сто номеров набирал,

чтоб услышать одну полуфразу,

и газеты раскладывал по номерам

и читал за два месяца сразу.

Как понятие новости сузилось! Ритм

как замедлился жизни и быта!

Как немного теперь телефон говорит!

Как надежно газета забыта!

Пушкин с Гоголем остаются одни,

и читаю по школьной программе.

В зимней, новеньким инеем тронутой раме —

не фонарные, звездные

                                       блещут огни.

«Время кружит меня по кругу…»

Время кружит меня по кругу —

кругу года и кругу дня.

Я физически чувствую руку

времени,

                  движущую меня.

Так пружина решает за стрелку,

колесо решает за белку,

и по кругу, по колесу

циферблата

                     себя я несу.

Оборачиваясь то другом,

то гораздо чаще врагом,

время гонит меня по кругу

и тихонько смеется вдогон.

Оборачиваясь то страхом,

то любовью, гонит меня,

и лечу я летучим прахом

по кружной территории дня.

Оборачивается то богом,

то наукой, то чем-то еще…

Я бы мог об очень многом

крикнуть времени

                                    через плечо.

ГДЕ ЛУЧШЕ ВСЕГО МЫСЛИТЬ

Мыслить лучше всего в тупике.

В переулке уже немного погромче,

площадь же, гомоня, и пророча,

и фиксируя на пустяке,

и навязывая устремления,

заглушает ваше мышление.

Мыслить лучше в темном углу.

Если в нем хоть свечу поставить,

мыслить сразу труднее станет:

отвлекаешься на игру

колебания светотени

и на пламени переплетенье.

Мыслить лучше всего на лету

в бездну, без надежд на спасенье.

Пролетаешь сквозь темноту,

но отчаянье и убыстренье

обостряет твои мозги

в этой мгле, где не видно ни зги.

В УГЛУ

Мозги надежно пропахали,

потом примяли тяжело,

и от безбожной пропаганды

в душе и пусто и светло.