Том 3. Стихотворения, 1972–1977 - [36]

ОБЪЕКТИВНАЯ ЭПИТАФИЯ

Когда велик, когда и невелик,

зато свое болото, как кулик,

не уставая, не переставая,

хвалил,

болота прочие хулил,

пылал к ним ненавистью, не остывая.

И благородных, и неблагородных,

и злых, и добрых чувств

немало он

воспел, прославил и возвел в канон,

обычай чтил, но исполнял закон

и превосходным русским языком,

с которым был с младенчества знаком,

пять или шесть грехов общенародных

запечатлел навеки в бронзе он.

«Увидимся ли когда-нибудь?..»

Увидимся ли когда-нибудь?

Земля слишком велика,

а мы с вами — слишком заняты.

Расстанемся на века.

В какой-нибудь энциклопедии

похожесть фамилий сведет

твое соловьиное пение

и мой бытовой оборот.

А в чьих-нибудь воспоминаниях

в соседних упоминаниях

меня и вас учтут

и в перечне перечтут.

МЛАДШИМ ТОВАРИЩАМ

Я вам помогал

и заемных не требовал писем.

Летите, товарищи,

к вами умышленным высям,

езжайте, товарищи,

к вами придуманным далям,

с тем голодом дивным,

которым лишь юный снедаем.

Я вам переплачивал,

грош ваш рублем называя.

Вы знали и брали,

в момент таковой не зевая.

Момент не упущен,

и вечность сквозь вас просквозила,

как солнечный луч

сквозь стекляшку витрин магазина.

Мне не все равно,

что из этого вышло.

Крутилось кино,

и закона вертелося дышло,

но этот обвал

обвалился от малого камня,

который столкнул

я своими руками.

«Ни ненависти, ни зависти…»

Ни ненависти, ни зависти

к этой шумливой завязи

иных цветов и древес.

Я в эти сферы не лез.

Я с ними соприкасался,

но только по касательной,

хотя иногда касался

их мой перст указательный.

Я не эталон, не мера.

Мне вторить — напрасный труд.

Пускай с меня примера

они никогда не берут.

«Что вы, звезды?..»

— Что вы, звезды?

— Мы просто светим.

— Для чего?

— Нам просто светло.—

Удрученный ответом этим,

самочувствую тяжело.

Я свое свечение слабое

обуславливал

то ли славою,

то ли тем, что приказано мне,

то ли тем, что нужно стране.

Оказалось, что можно просто

делать так, как делают звезды:

излучать без претензий свет.

Цели нет и смысла нет.

Нету смысла и нету цели,

да и светишь ты еле-еле,

озаряя полметра пути.

Так что не трепись, а свети.

«Хорошо бы, жив пока…»

Хорошо бы, жив пока,

после смерти можно тоже,

чтобы каждая строка вышла,

жизнь мою итожа.

Хорошо бы самому

лично прочитать все это,

ничему и никому

не передоверив это.

Можно передоверять,

лишь бы люди прочитали,

лишь бы все прошло в печать —

мелочи все и детали.

«Нарушались правила драки…»

Нарушались правила драки.

Вот и все. Остальное — враки.

То под дых, то в дух, то в пах.

Крови вкус — до сих пор в зубах.

В деснах точно так же, как в нёбе.

На земле точно так же, как в небе,

сладкий, дымный, соленый, парной

крови вкус во мне и со мной.

До сих пор по взору, по зраку

отличаю тех, кто прошел

через кровь, через драку,

через мордой об стол.

«Я ранняя пташка…»

Я ранняя пташка.

Я вылетел раньше других.

Ромашка, да кашка,

да вихря рассветного гик.

А поздние птахи

мечтали во страхе,

чтоб сбил меня,

сдул меня,

сшиб меня с облака вихрь.

Я ранняя птаха,

и поздние птахи меня не поймут.

Они без размаха

считают: титанов родит титанический труд.

Но проще и легче,

опасней и легче,

смертельней и легче, когда

подставлены плечи

под гибель заместо труда.

«Золотую тишину Вселенной…»

Золотую тишину Вселенной,

громкую, как негритянский джаз,

записали на обыкновенной

ленте. Много, много, много раз.

Сравниваю записи. Одна —

межпланетная тишина.

Если дальше глянуть по программе —

тишина в заброшенном храме.

Эту тишину — погибший взвод,

ту — законсервированный завод

издают и излучают.

Впрочем, их почти не отличают.

КЛИМАТ НЕ ДЛЯ ЧАСОВ

Этот климат — не для часов.

Механизмы в неделю ржавеют.

Потому, могу вас заверить,

время заперто здесь на засов.

Время то, что, как ветер в степи,

по другим гуляет державам,

здесь надежно сидит на цепи,

ограничено звоном ржавым.

За штанину не схватит оно.

Не рванет за вами в погоню.

Если здесь говорят: давно, —

это все равно что сегодня.

Часовые гремуче храпят,

проворонив часы роковые,

и дубовые стрелки скрипят,

годовые и вековые.

А бывает также, что вспять

все идет в этом микромире:

шесть пробьет,

а за ними — пять,

а за ними пробьет четыре.

И никто не крикнет: скорей!

Зная, что скорей — не будет.

А индустрия календарей

крепко спит, и ее не будят.

СЕНЬКИНА ШАПКА

По Сеньке шапка была, по Сеньке!

Если платили малые деньги,

если скалдырничали, что ж —

цена была Сеньке и вовсе грош.

Была ли у Сеньки душа? Была.

Когда напивался Сенька с получки,

когда его под белые ручки

провожали вплоть до угла,

он вскрикивал, что его не поняли,

шумел, что его довели до слез,

и шел по ми́ру Семен, как по́ миру, —

и сир, и наг, и гол, и бос.

Только изредка, редко очень,

ударив шапкой своею оземь,

Сенька торжественно распрямлялся,

смотрел вокруг,

глядел окрест

и быстропоспешно управлялся

со всей историей

в один присест.

РУКА И ДУША

Не дрогнула рука!

Душа перевернулась,

притом совсем не дрогнула рука,

ни на мгновенье даже

не запнулась,

не задержалась даже

и слегка.

И, глядя

на решительность ее —

руки,

ударившей, миры обруша, —

я снова не поверил в бытие

души.

Наверно, выдумали душу.

Во всяком случае,

как ни дрожит душа,

какую там ни терпит муку,

давайте поглядим на руку.

Она решит!

СЛОВО «ЗАПАДНИК» и СЛОВО «СЛАВЯНОФИЛ»

В слове «западник» корень и окончанье

славянофильствуют до отчаянья.