Том 3. Стихотворения, 1921–1929 - [33]

На тихую, задумчивую ель.

Заковано тоскою ледяною

Безмолвие убогих деревень.

И снова он встает передо мною –

Смертельною тоской пронзенный день.

Казалося: земля с пути свернула.

Казалося: весь мир покрыла тьма.

И холодом отчаянья дохнула

Испуганно-суровая зима.

Забуду ли народный плач у Горок[12],

И проводы вождя, и скорбь, и жуть,

И тысячи лаптишек и опорок,

За Лениным утаптывавших путь!

Шли лентою с пригорка до ложбинки,

Со снежного сугроба на сугроб.

И падали, и падали снежинки

На ленинский – от снега белый – гроб.

Два уголька >*

Сказка

   Жили-были старик да старуха.

Не было у них ни пера, ни пуха.

Никакого добра:

Ни кола, ни двора,

Ни медной полушки,

Не было хлеба у старика и старушки,

Чтобы прятать его в сундучок

Под крючок.

Не было хлеба краюшки

У старика и старушки,

И сундучка у них не было, где б

Хранить могли они хлеб.

   Не было у старика и старушки

Своей избушки

С уголком особым, в котором

Хлеб хранился б у них в сундучке под запором,

И не было у них клочочка земли,

Где б избушку они построить могли.

   Будь у них, хоть худая, избушка,

Уж наверно б старушка

Со своим старичком

Обзавелись сундучком.

В сундучке ж – хоть какая б нужда привязалася –

Корка хлеба, наверно, всегда б оказалася.

Но у них ни земли не имелось клочка,

Ни избушки, ни сундучка.

И таких бедняков не встречалося боле,

Кто б завидовать мог незавидной их доле.

   Не о том, однако, старики горевали,

Что не всюду им хлеба кусок подавали:

Тем была их судьба особливо сурова,

Что у них своего не имелося крова.

Люди все же не звери:

Не везде закрывали пред нищими двери,

Даже лишний давали порой ломоток,

А случалось, так даже и бражки глоток.

Старики всё ж почли бы за лучшее –

Не поесть в ином случае

И в отрепье своем походить хоть на пугал,

Но – иметь свой угол,

Иметь свой угол,

Где б могли они после бродяжного дня

Свои старые кости погреть у огня.

   Четыре стены простого жилища

Важней человеку, чем пища, –

Четыре стены человеку дают

Приют.

   Четыре стены – это радость огромная,

Без них человек, что собака бездомная,

Бездомные ж люди бедным-бедны.

Четыре стены!!.

   Однажды зимою

Старичок со старушкой женою

В некий праздничный вечер, – а в вечер такой,

Когда праздничный всюду наступает покой,

Для бездомных людей и голод чувствительней

И холод действительней, –

В этот вечер старик со старухой, голодные

И холодные,

   Кряхтя и дрожа, озираясь в тревоге,

Шли по темной дороге.

И попался им вдруг у каких-то ворот

Весь облезлый, мяукавший жалобно кот, –

На нем кожа да кости, а шерсть – две шерстинки

На четыре плешинки.

А вот будь у кота его шерсть попышнее,

Так была б его кожа нежнее,

А была б его кожа нежнее,

Не пристала б она к его ребрам так плотно, –

Не пристала бы кожа к ребрам так плотно,

Кот бы жил беззаботно,

Был бы он боевым мышеловом,

Бодрым, сытым, ну, словом,

Не имел бы такого печального вида

Кота-инвалида.

Но, костлявый, горбатый и шерстью не пышный,

Он, понятно, был кот никудышный.

   Богачи к богачам хлебосольны,

А для бедного – грошик, и то – раз в году.

Бедняки, не в пример богачам, сердобольны

И отзывчивы крайне на чужую беду,

Коркой хлеба последней делясь без отказу.

Старичок со старухой вспомнили сразу,

Как кота увидали,

Что им сала кусок люди добрые дали.

«Бедный котик! – старуха сказала. –

Кис-кис-кис! На, покушай вот сала!»

   Подкрепившися, кот – погляди ты, каков! –

Зашагал молодцом впереди стариков

И привел их средь ночи глухой, непробудной

К одинокой хибарочке, темной, безлюдной.

Кот в хибарку веселым прыжком,

А за ним старичок со старухой – шажком.

Осмотрелась в хибарке семейка.

Печь. Пред печью – скамейка.

Посидеть есть на чем.

Заиграл было месяц на печке лучом,

Осветив всю хибарочку бледно.

Луч сверкнул и погас. Стало снова темно.

А с лучом заодно

Кот исчез вдруг бесследно.

Била зимняя слякоть в окно.

И, казалось, конца уж не будет ненастью.

Печь зияла раскрытою черною пастью,

Вид холодный и злобный храня

Без огня.

«До чего же погода плохая, –

Простонала старуха, вздыхая, –

Дождь и снег вперемешку.

Если б нам хоть одну головешку…

Головешку хотя бы одну…

У огня мы бы вспомнить могли старину».

«Есть что вспомнить. Того ли мы ждали,

Чтоб порой не иметь даже хлеба куска!»

«Жизнь счастливая вот уж, казалось – близка!..»

Так вдвоем старики, пригорюнясь, мечтали.

А кругом были – холод, и мрак, и тоска.

   Вдруг в печи – что же это? –

В глубине ее где-то

Ярко вспыхнули два огонька,

Два волшебных, живых, золотых уголька,

Два уголька!!

«Вот ты бредила, мать, головешкой, –

Старичок усмехнулся счастливой усмешкой. –

Что ж ты, бабка Авдотья?

Долго кутаться будешь в лохмотья?

Ну, тогда отодвинься и стынь,

Коль из печки не чувствуешь теплого духа».

«Как же! Чувствую!.. Чувствую!.. Сразу – теплынь! –

Отвечала старуха,

То одну, то другую ладонь

Наводя на огонь. –

Не подуть ли, чтоб все разгорелося дружно?»

«Что ты! Что ты! Не нужно!

Угольки тогда могут быстрее сгореть.

Будем греться всю ночь и на угли смотреть!»

   Старики у огня до утра согревалися

И всю ночь на огонь любовалися.

А когда же ночная ушла темнота,

То открылося пред старичками,

Что всю ночь проглядели они на кота,

Согреваясь его золотыми зрачками!

   Так нашло подтверждение

Чье-то «мудрое» крайне суждение

Среди многих красивых, но шатких идей,