Том 3. Стихотворения, 1921–1929 - [32]

(А. Брэм, «Жизнь животных».)

Собственно говоря,

Житие щедринского пескаря

Всем хорошо известно.

Прожил он век свой честно,

По прародительскому завету,

Не попавши в западню ни в ту, ни в эту.

Дожил до возраста предельного,

Не сделав, правда, ничего дельного.

Всю жизнь дрожал, забившись в нору,

Дрожал бы там и по сию пору,

Доживая свой век бесполезно и безвредно,

Когда б не исчез бесследно:

То ли щука его заглотала,

То ли рак его клешней перешиб,

Этого до сих пор не знала

Ни одна из рыб,

Хоть их много над этой загадкой тужилось.

И вдруг обнаружилось,

Что он дожил до наших дней,

Что его зовут Уебб Сидней,

Что он в Англии достиг положения,

Что он участник рыбьего движения,

Что вышла из-под его пера

Известная книга «Ни два, ни полтора,

Ни богу свеча, ни черту дудка», –

Что он, «премудрый», – шутка! –

Щука б его заглотала! –

Превзошел глубину Марксова «Капитала»,

Книгу «допотопного пророка лондонских предместий»

(Как сказал Шоу в рождественском номере «Известий»),

Что, вознося ученую хвалу

Чемберленовско-щучьему хайлу,

Он живуч и процветает в неволе.

   Что о нем скажешь боле?

1925

Учительский съезд в 1913 г. Наказ >*

В непроезжей, в непролазной,

В деревушке Недородной

Жил да был учитель сельский,

С темнотой борясь народной.

С темнотой борясь народной,

Он с бедой народной сжился:

Каждый день вставал голодный

И голодный спать ложился.

Но душа его горела

Верой бодрой и живою.

Весь ушел учитель в дело,

С головою, с головою.

Целый день средь ребятишек

Он ходил, худой и длинный.

Целый день гудела школа,

Точно рой живой, пчелиный.

Уж не раз урядник тучный,

Шаг замедлив перед школой,

Хмыкал: «Вишь ты… шум… научный…

А учитель-то… с крамолой!»

Уж не раз косил на школу

Поп Аггей глазок тревожный:

«Ох, пошел какой учитель…

Все-то дерзкий… все безбожный!..»

Приезжал инспектор как-то

И остался всем доволен,

У учителя справлялся:

Не устал он? Может, болен?

Был так ласков и любезен,

Проявил большую жалость,

Заглянул к нему в каморку,

В сундучке порылся малость.

Чрез неделю взвыл учитель –

Из уезда предписанье:

«Обнаружив упущенья,

Переводим в наказанье».

Горемыка, распростившись

С ребятишками и школой,

С новым жаром прилепился

К детворе деревни Голой.

Но, увы, в деревне Голой

Не успев пробыть полгода,

Был он снова удостоен

Перевода, перевода.

Перевод за переводом,

Третий раз, четвертый, пятый…

Закручинился учитель:

«Эх ты, жребий мой проклятый!»

Изнуренный весь и бледный,

Заостренный, как иголка,

Стал похож учитель бедный

На затравленного волка.

Злобной, горькою усмешкой

Стал кривить он чаще губы:

«Загоняют… доконают…

Доконают, душегубы!»

Вдруг негаданно-нежданно

Он воскрес, душой воспрянул, –

Будто солнца луч веселый

На него сквозь туч проглянул.

Питер! Пышная столица!

Там на святках на свободных

– Сон чудесный! – состоится

Съезд наставников народных.

Доброй вестью упоенный,

Наш бедняк глядит героем:

«Всей семьей объединенной

Наше горе мы раскроем.

Наше горе, наши муки,

Беспросветное мытарство…

Ко всему приложим руки!

Для всего найдем лекарство!»

На желанную поездку

Сберегая грош последний,

Всем друзьям совал повестку,

С ней слетал в уезд соседний.

В возбужденье чрезвычайном

Собрались учителишки,

На собрании на тайном

Обсудили все делишки:

«Стой на правом деле твердо!»

«Не сморгни, где надо, глазом!»

Мчит герой наш в Питер гордо

С поручительным Наказом.

Вот он в Питере. С вокзала

Мчит по адресу стрелою.

Средь огромнейшего зала

Стал с Наказом под полою.

Смотрит: слева, справа, всюду

Пиджаки, косоворотки…

У доверчивого люда

Разговор простой, короткий.

«Вы откуда?» – «Из Ирбита».

«Как у вас?» – «Да уж известно!»

Глядь – душа уж вся открыта,

Будто жили век совместно!

Началося заседанье.

И на нового соседа

Наш земляк глядит с улыбкой:

Экий, дескать, непоседа!

Повернется, обернется,

Крякнет, спросит, переспросит, –

Ухмыляется, смеется,

Что-то в книжечку заносит.

Франтоват, но не с излишком,

Рукава не в рост, кургузы,

Под гороховым пальтишком

Темносиние рейтузы.

Тараторит: «Из Ирбита?

Оч-чень р-рад знакомству с вами!»

И засыпал и засыпал

Крючковатыми словами:

 «Что? Наказ?.. Так вы с Наказом?..

Единение?.. Союзы?..

Оч-чень р-рад знакомству с вами!»

Распиналися рейтузы:

«Мил-лый! Как? Вы – без приюта?..

Но, ей-богу… вот ведь кстати!

Тут ко мне… одна минута…

Дело все в одной кровати…»

Не лукавил «друг-приятель»,

«Приютил» он друга чудно.

Где? Я думаю, читатель,

Угадать не так уж трудно.

Съезд… Сановный покровитель…

Встречи… Речи… Протоколы…

Ах, один ли наш учитель

Не увидел больше школы!

Учительский съезд в 1925 г. Соратнику >*

Вчера состоялось заседание сеньёрен-конвента.

(Хроника учительского съезда.)

Он юношески бодр, не по летам проворен.

Средь пестрых диаграмм, плакатов, красных лент

Бежит, торопится…

     «Не опоздать в сеньёрен –

          Конвент!»

С безмолвной нежностью гляжу я вслед «сеньёру».

Худые валенки, потертый пиджачок…

– Родной, ты ясен мне и люб без разговору,

Как на груди твоей, дающий нам опору,

     Портретный ленинский значок!

Пусть будет этот стих моим простым приветом

Тебе, с кем творческий союз на съезде этом

Отныне закрепив, его мы сохраним,

     Навеки спаяны одним

          Великим «ленинским заветом»!

Снежинки >*

Засыпала звериные тропинки

Вчерашняя разгульная метель,

И падают и падают снежинки