Том 3 - [9]

И при звездах и при луне

На ближней радиоволне

Он запоет про горе.

И, перемножив ширину

Площадки звездной на длину,

В уме расчет прикинув,

Он снова вспомнит старину

И пожалеет ту страну,

Которую покинул…

II

Исчезли, верно, без следа

И сказкой кажутся года

И выглядят, как небыль,

Когда хватало хлеба всем,

Когда подобных странных тем

Не выносило небо.

Когда усталыми людьми,

Как на работе лошадьми,

Не управляли плетью,

Когда в сырой рассветной мгле

Не видно было на земле

Двадцатого столетья.

Когда так много было Мекк

И человека человек

Назвать пытался братом,

Когда не чествовалась лесть

И не растаптывалась честь,

Не расщеплялся атом.

III

То расщепленное ядро

Нам мира вывернет нутро

Гремучую природу.

Отяжелевшая вода,

Мутясь, откроет без труда

Значенье водорода.

Липучей зелени листок,

Прозрачный розы лепесток —

Они — как взрыв — в засаде.

И, приподняв покров земной,

Мир предстает передо мной

Артиллерийским складом.

Мы лишь теперь понять могли

Все лицемерие земли,

Коварство минерала.

И облака, и чернозем,

Что мы материей зовем, —

Все стало матерьялом

Убийства, крови и угроз,

И кажутся разряды гроз

Ребяческой игрушкой.

И на опушке в тишине

Нам можно сравнивать вполне

С любой хлопушкой пушку.

Мир в существе своем хранит

Завороженный динамит,

В цветах таится злоба,

И наша сонная сирень

Преодолеет сон и лень

И доведет до гроба.

И содрогнется шар земной,

И будет тесно под луной,

И задрожит сейсмолог.

К виску приблизит пистолет,

И Новый грохнется Завет

На землю с книжных полок.

IV

В масштабе малом иногда

Показывала нам вода

Капризы половодья.

Сметая зданья и леса,

Их возносила в небеса,

В небесные угодья.

Но это были пустяки,

Годились только на стихи.

И бедный Всадник Медный,

Когда покинул пьедестал,

Внезапно сам от страха стал

Зеленовато-бледный.

Когда же нам концерт давал

Какой-нибудь девятый вал —

Подобье преисподней,

То только на морской волне,

Вдруг устремившийся к луне

И к милости Господней.

Без уваженья к сединам

Подчас взрывало сердце нам

Отвергнутой любовью.

Мы покупали пистолет

И завещали наш скелет

На доброе здоровье

В анатомический музей,

А для романтиков-друзей

На пепельницу череп.

И с честной горечью в крови

Мы умирали от любви,

Какой теперь не верят…

Но эти выпады реки

Бывали слабы и мелки

И зачастую личны.

Такая ж сила, как любовь,

Не часто проливала кровь,

Удержана приличьем.

V

Что принимал я сорок лет

Лишь за черемуховый цвет,

За вербные початки —

Все нынче лезет в арсенал —

Вполне военный матерьял —

Подобие взрывчатки.

И это страшное сырье

В мое ворвалось бытие

В зловещей смертной маске,

Готово убивать и мстить,

Готово силой рот закрыть

Состарившейся сказке.

Но я не знаю, как мне жить,

И я не знаю, как мне быть:

Травиться иль опиться,

Когда ядро в любом цветке,

В любом точеном лепестке

Готово расщепиться.

VI

У нас отнимут желтый клен,

У нас отнимут горный склон

И капли дождевые.

Мы больше не поверим им,

Мы с недоверием глядим.

Ведь мы еще живые.

Мы ищем в мире для себя,

Чему бы верили, любя,

И наших глаз опорой

Не будут лилий лепестки

И сжатые в руках реки

Задумчивые горы.

Но нам оставят пульс планет,

Мерцающий небесный свет,

Почти что невесомый,

Давленье солнца и луны,

Всю тяжесть звездной тишины,

Так хорошо знакомой.

Мы ощущали ярче всех

Значенье этих светлых вех,

Их странное давленье.

И потому для наших мук

Оставят только свет и звук

До светопреставленья

Ведь даже в тысячу веков

Нам не исчерпать всех стихов,

Просящихся на перья.

И, потеряв привычный мир,

Мы требуем для арф и лир

Особого доверья.

VII

Все то, что знал любой поэт

Назад тому пять тысяч лет,

Теперь ученый-физик,

Едва не выбившись из сил,

Лабораторно воскресил,

Снабдил научной визой.

Ему медали и венки,

Забыты древние стихи,

Овидия прозренье,

Что удивить могло бы свет,

Как мог вместить его поэт

В одно стихотворенье.

И слишком страшно вспоминать,

Как доводилось умирать

Чудесным тем провидцам.

Их отправляли много раз

Кончать пророческий рассказ

В тюрьму или в больницу.

И в наши дни науке дан,

Подсказан гениальный план

Каким-нибудь Гомером.

И озаряют сразу, вдруг,

Путь положительных наук

Его стихи и вера,

Его могущество и власть,

Которым сроду не пропасть,

Навек не размельчиться,

Хотя бы все, что под рукой,

Дыша и злобой и тоской,

Желало б расщепиться.

VIII

И раньше Божия рука

Карала мерзости греха,

Гнала из рая Еву.

И даже землю сплющил Бог,

Когда Он удержать не мог

Прорвавшегося гнева.

Быть может, у природы есть

Желанье с нами счеты свесть

В физическом явленье

За безнаказанность убийц,

За всемогущество тупиц

И за души растленье.

За всю людскую ложь, обман,

Природа мстить любой из стран

Уже давно готова.

За их поруганную честь

Готовит атомную месть,

Не говоря ни слова.

IX

У всех свое добро и зло,

Свой крест и кормчее весло.

Но есть закон природы.

Что всех, кого не свалит с ног,

Тех разгоняет жизни ток

К анодам и катодам.

Родится жесткий разговор

Больному сердцу вперекор

О долге и о славе.

Но как же сплавить те мечты

И надмогильные кресты

В кладбищенской оправе?

И это, верно, не про нас

Тот умилительный рассказ

И Диккенса романы.

Ведь наши версты велики,

Пещеры наши глубоки

И холодны лиманы,

И в разности температур

Гренландии и Эстремадур —

Такая есть чрезмерность,

Что каждому не хватит сил,

Чтоб мог, умел и воскресил

Свою былую верность,

Чтоб были снова заодно.