Том 3 - [10]

Не называли жизни дно

Благоуханным небом.

А если это не дано —

Не открывали бы окно,

Не подавали хлеба.

Ведь даже дружба и семья

Служить опорой бытия

Подчас уже не могут.

И каждый ищет в темноте

Своей обманутой мечте

Особую дорогу.

Мне впору только в петлю лезть,

Мне надоели ложь и лесть

И рабские поклоны.

Но где ж мне отыскать надежд,

Чтобы заполнить эту брешь

Совместной обороны?

И на обрывистом краю

Преодолею я свою

Застенчивость и робость.

Не веря век календарю,

Я с удивлением смотрю

На вырытую пропасть.

Но я туда не упаду,

Я удержусь на скользком льду,

На тонком и на ломком,

Где дует ветер прежних лет

И заметает чей-то след

Крутящейся поземкой.

X

Провозглашают петухи

Свои наивные стихи,

Дерут петушьи глотки,

И вздрагивают от волны,

Еще удерживая сны,

Прикованные лодки.

А морю кажется, что зря

Их крепко держат якоря

Заржавленною цепью,

Что нам пора бы плыть туда,

Где молча горбится вода

Распаханною степью,

Где море то же, что земля,

Оно похоже на поля

С поднятой целиною,

Как будто Божия соха,

Архангеловы лемеха

Копались в перегное,

Что, если б лодки настигал

На полпути бродячий шквал,

Он по добросердечью

Их обошел и пощадил,

Не закопал бы в мутный ил

И сохранил от течи.

А если б за живых гребцов

В них посадили мертвецов,

Отнюдь не самозванцев,

Они блуждали б среди шхер

Не хуже прочих на манер

Летучего Голландца.

XI

Когда-нибудь на тусклый свет

Бредущих по небу планет

И вытащат небрежно

Для опознания примет

Скелет пятидесяти лет,

Покрытый пылью снежной.

Склепают ребра кое-как,

И пальцы мне сведут в кулак,

И на ноги поставят,

Расскажут, как на пустыре

Я рылся в русском словаре,

Перебирал алфавит,

Как тряс овсяным колоском

И жизнь анютиным глазком

Разглядывал с поляны,

Как ненавидел ложь и грязь,

Как кровь на лед моя лилась

Из незажившей раны.

Как выговаривал слова,

Какие знают дерева,

Животные и птицы,

А человеческую речь

Всегда старался приберечь

На лучшие страницы.

И — пусть на свете не жилец —

Я — челобитчик и истец

Невылазного горя.

Я — там, где боль, я — там, где стон,

В извечной тяжбе двух сторон,

В старинном этом споре.

* * * [12]

Не старость, нет, — все та же юность

Кидает лодку в валуны

И кружит в кружеве бурунов

На гребне выгнутой волны.

И развевающийся парус,

Как крылья чайки, волны бьет,

И прежней молодости ярость

Меня бросает все вперед.

И сохраняющая смелость

И гнев галерного раба —

Такой сейчас вступает в зрелость

Моя горящая судьба.

Ее и годы не остудят,

И не остудят горы льда,

У ней и старости не будет,

По-видимому, никогда…

Возвращение

Какою необъятной властью

Ты в этот день облечена,

Поборница простого счастья,

Как мать, как женщина, жена…

Но, как ни радуется сердце,

А в глубине, на самом дне,

Живет упрямство иноверца,

Оно заветно только мне.

Ты на лице моем не сможешь

Разгладить складок и морщин —

Тайгой протравленный на коже

Рельеф ущелий и лощин.

Твоей — и то не хватит силы,

Чтоб я забыл, в конце концов,

Глухие братские могилы

Моих нетленных мертвецов.

И, понимая с полуслова

Мои желанья и мечты,

Готова вся природа снова

Вписаться в скорбные листы,

Чтоб, выполняя назначенья

Моих знахарок и врачей,

Она сама была леченьем

От одиночества ночей.

Здесь суть и высшее значенье,

И все покорно служит ей:

И шорох трав, и рек теченье,

И резкость солнечных лучей.

Тому, кто выпросил, кто видел

Ее пророческие сны,

Людские боли и обиды

Бывают вовсе не страшны.

И солнце выйдет на заставы,

Забыв про камень городской,

Сушить заплаканные травы

Своей родительской рукой.

………………………………

Во всяком счастье, слишком зрелом,

Есть червоточинка, изъян,

И только с ним, по сути дела,

Оно вмещается в роман.

Вулканом трещины застонут,

И лава хлынет через край,

Тогда чертит рука Мильтона

Потерянный и Возвращенный рай.

И возмечтать о счастье полном

Решались только дураки,

Что вспять повертывают волны

И шепчут грустные стихи.

Во всяком счастье, порознь жданном,

Есть неоткрытый материк,

Чужая звездная туманность,

Непобежденный горный пик.

Но, не наскучив восхожденьем,

Стремимся к новой высоте,

И каждое твое движенье

Под стать душевной красоте.

Земля нехоженые тропы

Оберегает от людей,

По гроб напуганных потопом

И толкотней ковчежных дней.

На устаревшие двухверстки

Мы полагаться не должны,

И ни Чарджуя, ни Обдорска

Нам измеренья не нужны.

Мы карту новую начертим

Для нашей выдумки — земли,

Куда пути сильнее смерти

Неотвратимо привели.

И в такт лирическим балладам

Романса вздрагивает ритм:

Она идет со мною рядом

И про любовь мне говорит.

* * *

Мы дышим тяжело,

Мы экономим фразы,

Спустившись вниз, в тепло

Сгустившегося газа.

Но здешний кислород,

Расхваленный рекламой,

Почти не лезет в рот,

Хотя он тог же самый,

Который много раз

Когда-то мы вдыхали,

Еще не пяля глаз

На сумрачные дали.

Мы ищем на земле

Соснового озона,

Расцвеченных полей

И летнего сезона.

Целебный кислород

Собрав с лесной опушки,

Сосем, прижавши рот

К резиновой подушке.

* * *

Едва вмещает голова

Круженье бреда

И эти горькие слова

Тверской беседы.

Иероглиф могильных плит

В дыму метели.

Мы сами тоже, как гранит,

Оледенели.

И лишь руки твоей тепло

Внушит надежду,

Что будет все, судьбе назло,

Таким, как прежде.

И мимо слов и мимо фраз

Вдвоем проходим,

И ты ведешь скупой рассказ

Каким-то кодом.

И у окна придется мне

Пред Новым годом

На лунном корчиться огне

За переводом.

Круженье лет, круженье лиц