Том 3 - [50]

Шрифт
Интервал

Они взлетают в небо,
Где много больше ясности
И много меньше хлеба.
Их взлет как треск материи,
Что тянут до отказа,
Заостренными перьями
Распарывают сразу.
И будто ткань узорная,
Висящая на звездах,
Тот, крыльями разорванный,
Затрепетавший воздух.

1957

* * *

Я сегодня очень рад,
Что со мной и свет, и чад,
И тепло костра.
И махорочный дымок
Проползает между строк,
Вьется у пера.
По бревну течет смола,
И душиста и бела,
Будто мир в цвету!
И растущий куст огня
Пышет жаром на меня,
И лицо в поту.
Пальцы вымажу смолой,
Хвойной скользкою иглой
Вычерчу узор.
Снег. Огонь. Костлявый лес.
Звездный краешек небес
Над зубцами гор.

1957

* * *

Этот дождик городской,
Низенький и грязный,
О карниз стучит рукой,
Бормоча несвязно.
Загрохочет, будто гром,
И по водостокам
Обтекает каждый дом
Мусорным потоком.
Дождь — природный хлебороб,
А совсем не дворник —
Ищет ландышевых троп
Среди улиц черных.
Отойти б на полверсты
От застав столицы,
Распрямить, шутя, цветы
Алой медуницы…
Мне бы тоже вслед за ним
Пробежать по гумнам —
За высоким, за прямым
И вполне бесшумным.

1957

Радуга[114]

Радужное коромысло,
Семицветный самоцвет,
На плече горы повисло —
И дождя на свете нет.
День решительно и бодро
Опустил к подножью гор
Расплескавшиеся ведра
Переполненных озер.
И забыла вся округа,
Как сады шуршат травой,
Как звенит дождя кольчуга,
Панцирь неба грозовой.

1957

Речные отраженья[115]

Похожая на рыбу,
Плывущая река
О каменные глыбы
Уродует бока.
Светящееся тело
Чешуйчатой волны
Кольчугой заблестело
От действия луны.
Простейшие сравненья,
Которым нет числа,
Сейчас в стихотворенье
Мне полночь привела.
Имеют ли значенье
Вселенной огоньки
Для скорости теченья
И уровня реки?
Что было так мгновенно
Водой отражено,
Воистину забвенно
И кануло на дно.
Навряд ли отраженье
Какой-нибудь звезды
Влияет на движенье
Катящейся воды.

1957

Весна в Москве[116]

Он входит в столицу с опаской —
Простой деревенский маляр,
Ведро малахитовой краски
Приносит на темный бульвар.
Он машет огромною кистью,
Он походя пачкает сад,
И светлые капельки листьев
На черных деревьях вися г.
Он красит единственным цветом.
Палитры его простота
Сверкает поярче, чем летом,
И все подавляет цвета.
И саду не справиться с чудом,
Какому подобия нет
Гигантским сплошным изумрудом
Он снова родится на свет.
Бродячий маляр беззаботен,
Не знает, что тысячи раз
Запишут на грунте полотен
Его простодушный рассказ.
И гений завистливым взглядом
Следит за мазней маляра —
Дешевым весенним обрядом
Любого земного двора.
Глаза он потупит стыдливо,
И примет задумчивый вид,
И хочет назвать примитивом,
И совесть ему не велит.
И видно по силе тревожной
Вполне безыскусственных чар,
Какой он великий художник —
Неграмотный этот маляр.

1957

Шесть часов утра

Мне кажется: овес примят
Руками длинной тени
От разломавшей палисад
Разросшейся сирени.
Я выверить хочу часы
По розовому свету
Тяжелой радужной росы
На листьях бересклета,
По задымившейся земле
В обочинах овражин,
По светоносной легкой мгле,
Приподнятой на сажень.
Я выверить хочу часы
По яростному свисту
Отбитой заново косы
В осоке серебристой,
По хриплой брани пастуха,
Продрогшего в тумане,
По клокотанию стиха
В трепещущей гортани.

1957

Московские липы[117]

Вспотело светило дневное,
И нефтью пропахли дворы,
И город качается в зное,
Лиловый от банной жары.
И бьется у каждого дома
Метельный летающий пух,
Блистающий и невесомый,
Неуловимый на слух.
Он химикам лезет в пробирки,
И снегом заносит цеха,
И виснет под куполом цирка,
И липнет на строки стиха.
Как бабочек туча, как птицы
Каких-то неведомых стран,
Летит над асфальтом столицы
Бесшумный горячий туман.
И в запах бензина и пота,
В дурманы углекислоты,
В испарину жаркой работы
Врывается запах мечты.
Не каждый ли в городе встречный
Вдыхает его глубоко,
И это не запах аптечный,
И дышится людям легко.
Он им удлиняет прогулки,
Он водит их взад и вперед
Ночами в пустом переулке
И за сердце чем-то берет.
Им головы кружит веселый
Медовый его аромат,
И кажется — люди, как пчелы,
На темном бульваре жужжат.
Как будто слетелись за медом,
Чтоб в соты домов унести
Хоть капельку летней природы,
Попавшейся им на пути.

1957

Зима[118]

Все — заново! Все — заново!
Густой морозный пар
Оберткой целлофановой
Окутал наш бульвар.
Стоят в мохнатом инее
Косматые мосты,
И белой паутиною
Окутаны кусты.
Покрыто пылью звездною
Стекло избы любой,
Гравюрами морозными,
Редчайшею резьбой.
Деревья, что наряжены
В блестящую фольгу,
Торчат из черной скважины
На новеньком снегу.
И каждому прохожему,
И вам, и даже мне
Пробить тропу положено
По снежной целине.
И льдины, точно лилии,
Застыли на воде,
И звезды в изобилии,
Какого нет нигде.

1957

* * *[119]

Птица спит, и птице снится
Дальний, дальний перелет,
И темница, и светлица,
И холодный лед.
И зарницы-озорницы
Пробегают взад-вперед,
Будто перьями жар-птицы
Устилают небосвод.
Быстро гаснут эти перья —
И чернеет сразу мрак,
Знаю, знаю, что доверье
В русской сказке — не пустяк.

1957

Притча о вписанном круге

Я двигаюсь нынче по дугам,
Я сделался вписанным кругом.
Давно я утратил невольно
Свой облик прямоугольный.
И мне самому непонятно,
Что был я когда-то квадратным.
Я сыздетства был угловатым,
Во всем и за всех виноватым.
Углы мои — с детства прямые —
Я нес на дороги живые.
Мне было известно заране:
О камень стираются грани.
Скривился отчетливый угол,

Еще от автора Варлам Тихонович Шаламов
Колымские рассказы

Лагерь — отрицательная школа жизни целиком и полностью. Ничего полезного, нужного никто оттуда не вынесет, ни сам заключенный, ни его начальник, ни его охрана, ни невольные свидетели — инженеры, геологи, врачи, — ни начальники, ни подчиненные. Каждая минута лагерной жизни — отравленная минута. Там много такого, чего человек не должен знать, не должен видеть, а если видел — лучше ему умереть…


Крест

«Слепой священник шел через двор, нащупывая ногами узкую доску, вроде пароходного трапа, настланную по земле. Он шел медленно, почти не спотыкаясь, не оступаясь, задевая четырехугольными носками огромных стоптанных сыновних сапог за деревянную свою дорожку…».


Очерки преступного мира

«Очерки преступного мира» Варлама Шаламова - страшное и беспристрастное свидетельство нравов и обычаев советских исправительно-трудовых лагерей, опутавших страну в середине прошлого века. Шаламов, проведший в ссылках и лагерях почти двадцать лет, писал: «...лагерь - отрицательная школа с первого до последнего дня для кого угодно. Человеку - ни начальнику, ни арестанту - не надо его видеть. Но уж если ты его видел - надо сказать правду, как бы она ни была страшна. Со своей стороны, я давно решил, что всю оставшуюся жизнь я посвящу именно этой правде».


Левый берег

Это — подробности лагерного ада глазами того, кто там был.Это — неопровержимая правда настоящего таланта.Правда ошеломляющая и обжигающая.Правда, которая будит нашу совесть, заставляет переосмыслить наше прошлое и задуматься о настоящем.


Артист лопаты

Варлама Шаламова справедливо называют большим художником, автором глубокой психологической и философской прозы.Написанное Шаламовым — это страшный документ эпохи, беспощадная правда о пройденных им кругах ада.Все самое ценное из прозаического и поэтичнского наследия писателя составитель постарался включить в эту книгу.


Сентенция

Рассказ Варлама Шаламова «Сентенция» входит в сборник колымских рассказов «Левый берег».


Рекомендуем почитать
Том 4

В четвертый том Собрания сочинений В. Т. Шаламова вошли автобиографическая повесть о детстве и юности «Четвертая Вологда», антироман «Вишера» о его первом лагерном сроке, эссе о стихах и прозе, а также письма к Б. Л. Пастернаку и А. И. Солженицыну.


Том 2

Во второй том Собрания сочинений В. Т. Шаламова вошли рассказы и очерки из сборников «Очерки преступного мира», «Воскрешение лиственницы», «Перчатка, или КР-2», а также пьеса «Анна Ивановна».


Том 1

В первый том Собрания сочинений Варлама Тихоновича Шаламова (1907–1982) вошли рассказы из трех сборников «Колымские рассказы», «Левый берег» и «Артист лопаты».