Том 3 - [48]

Шрифт
Интервал

1957

Прямой наводкой[95]

Тороплюсь, потому что старею,
Нынче время меня не ждет,
Поэтическую батарею
Я выкатываю вперед.
Чтоб прицельные угломеры
Добирались до подлеца,
Подхалима и лицемера,
Чернокнижника и лжеца.
Не отводит ни дня, ни часа
Торопящееся перо
На словесные выкрутасы,
Изготовленные хитро.
И недаром боятся люди,
Сторонящиеся меня,
Самоходных моих орудий
Разрушительного огня.
Кровь колотит в виски!
Скорее! Смерть не ждет!
Да и жизнь не ждет!
Поэтическую батарею
Я выкатываю вперед.

1957

Ветер в бухте[96]

По сообщенью барометра
Работа кончится нескоро.
Кидают вверх четыре ветра
Куски раздробленного моря.
Крылатых грузчиков лопаты
Выбрасывают из залива
Обломки тучи синеватой
И воду цвета чернослива.
Большое солнце ходит кругом
И наблюдает с небосвода,
Как из угла кидают в угол
Блестящую, как уголь, воду.
И на кунгасы, на баркасы
С опущенными якорями
Летят осколки черной массы,
Ветрами вырытой из ямы.

1957

Каменотес[97]

Как грузчик в каменном карьере,
Морская трудится волна;
Ворчит и роется в пещере
И выгребает все со дна.
И день и ночь без всякой смены
Пересыпает, рушит, бьет,
В зеленой мгле, в соленой пене
Из глуби камни достает.
Так дышит грудь каменотеса,
Трудом взволнованная грудь,
Когда у скального откоса
Ложится море отдохнуть.

1957

Память[98]

Если ты владел умело
Топором или пилой,
Остается в мышцах тела
Память радости былой.
То, что некогда зубрила
Осторожная рука,
Удержавшая зубило
Под ударом молотка.
Вновь почти без напряженья
Обретает каждый раз
Равновесие движенья
Без распоряженья глаз.
Это умное уменье,
Эти навыки труда
В нашем теле, без сомненья,
Затаились навсегда.
Сколько в жизни нашей смыто
Мощною рекой времен
Разноцветных пятен быта,
Добрых дел и злых имен.
Мозг не помнит, мозг не может,
Не старается сберечь
То, что знают мышцы, кожа,
Память пальцев, память плеч
Эти точные движенья,
Позабытые давно, —
Как поток стихотворенья,
Что на память прочтено.

1957

Духовой оркестр[99]

Все начинается трубой
Достаточно искусной,
Гудит пастушеский гобой
Задумчиво и грустно.
Гобой — начало всех чудес.
В затейливом сравненье
Он — архитектора отвес
Для музыкостроенья.
И весь оркестр духовой,
Дыханье громобоя,
Идет дорогой звуковой
По голосу гобоя.
Напиток звука свеж и чист,
И это знает каждый
И пьет мелодию флейтист,
Позеленев от жажды.
И геликон ревет, как слон,
Как будто бивни-трубы
Согнуть и свить способен он,
Пока в работе губы.
Хрипун, удавленник — фагот,
Типаж литературный,
И тот дает, разинув рот,
Пассаж колоратурный.
А у кларнета силы нет,
И он почти не дышит,
И только охает кларнет
Все тише, тише, тише.
На нотной лестнице тромбон
Споткнулся в нетерпеньи,
Он позабыл про камертон,
Про скользкие ступени.
Но дирижеру опыт дан,
Наверное, недаром,
И он взрывает барабан
Рассчитанным ударом.
Гудит струной дощатый пол,
И хлопают литавры,
Как будто вышел дискобол
И пожинает лавры.
И сотрясаются окрест
Все горы и все долы,
Покамест духовой оркестр
Играет марш веселый.

1957

Ручей[100]

Глубокие порезы
На ивовых корнях.
Ручей, как лист железа,
Грохочет на камнях.
С горы, с крутого гребня
Гремит вода ключа,
Как будто бы по щебню
Железо волоча.
По руслу-транспортеру,
Сверкая сквозь кусты,
Торопятся под гору
Железные листы.
Как будто бы с вершины
Прокатный цех небес
Обрезками с машины
Заваливает лес.

1957

Шоссе[101]

Дорога тянется от моря
Наверх по берегу реки,
И гнут хребты под нею горы,
Как под канатом — бурлаки.
Они проходят друг за другом
В прозрачных северных ночах.
Они устали от натуги,
У них мозоли на плечах.
Они цепляются руками
За телеграфные столбы
И вытирают облаками
Свои нахмуренные лбы.
Через овраги, через ямы,
Через болота и леса
Шагают горы вверх и прямо
И тащат море в небеса.

1957

Закладка города[102]

Трещат, как швейные машины,
И шины рвут грузовики,
И дышат запахом бензина
Открытые материки.
Уже пробиты магистрали,
Уже пробился в потолок
Еще застенчивый в начале
Печурки тоненький дымок.
Трусцою вдаль плетутся волки,
Устало свесив языки,
А росомахи втихомолку
Поглуше ищут уголки.
И только тучи комариной,
Где звон, и стон, и визг, и гнев,
Еще звучит напев старинный,
Звериный боевой напев.

1957

Горный водопад[103]

Ручей мнит себя самолетом,
А русло — дорожка для взлета.
Он в небо поднялся с разбега
Среди почерневшего снега.
Уверен ручей этот горный,
Что он — обтекаемой формы.
И в небо он смело взлетает,
Но только секунду блистает,
И видит, охваченный страхом,
Что он рассыпается прахом,
Что он, возмечтавший о звездах,
Разбился о каменный воздух.
Он в пыль превращен водяную
И ищет дорогу земную.
Разбитый на капли, на брызги,
Он падает в реве и визге.
Чтоб каждою каплею малой
Долбить побережные скалы.

1957

Разведка

Бродить, соскальзывать со скал,
В ручьях отыскивать приметы,
Какими славится металл,
Покровом каменным одетый.
В тайге откапывая клад,
Скрести настойчивой лопатой,
Искать на ощупь, наугад
Приметы россыпи богатой.
И по распадкам бить шурфы.
И рвать рубашку торфяную
С земли — для будущей строфы
Вести разведку россыпную.
Пускай речной песок глубок,
Пускай пуста за пробой проба —
Ты свой старательский скребок
Готов нести с собой до гроба.
Пусть ослабевшая рука
Лопату выронить готова,
Пускай усталость велика —
Умей начать свой поиск снова.
И, у ручья остановясь,
Лотком зачерпывая воду,
Смывай всю каменную грязь,
Всю бессловесную породу.

Еще от автора Варлам Тихонович Шаламов
Колымские рассказы

Лагерь — отрицательная школа жизни целиком и полностью. Ничего полезного, нужного никто оттуда не вынесет, ни сам заключенный, ни его начальник, ни его охрана, ни невольные свидетели — инженеры, геологи, врачи, — ни начальники, ни подчиненные. Каждая минута лагерной жизни — отравленная минута. Там много такого, чего человек не должен знать, не должен видеть, а если видел — лучше ему умереть…


Крест

«Слепой священник шел через двор, нащупывая ногами узкую доску, вроде пароходного трапа, настланную по земле. Он шел медленно, почти не спотыкаясь, не оступаясь, задевая четырехугольными носками огромных стоптанных сыновних сапог за деревянную свою дорожку…».


Очерки преступного мира

«Очерки преступного мира» Варлама Шаламова - страшное и беспристрастное свидетельство нравов и обычаев советских исправительно-трудовых лагерей, опутавших страну в середине прошлого века. Шаламов, проведший в ссылках и лагерях почти двадцать лет, писал: «...лагерь - отрицательная школа с первого до последнего дня для кого угодно. Человеку - ни начальнику, ни арестанту - не надо его видеть. Но уж если ты его видел - надо сказать правду, как бы она ни была страшна. Со своей стороны, я давно решил, что всю оставшуюся жизнь я посвящу именно этой правде».


Левый берег

Это — подробности лагерного ада глазами того, кто там был.Это — неопровержимая правда настоящего таланта.Правда ошеломляющая и обжигающая.Правда, которая будит нашу совесть, заставляет переосмыслить наше прошлое и задуматься о настоящем.


Артист лопаты

Варлама Шаламова справедливо называют большим художником, автором глубокой психологической и философской прозы.Написанное Шаламовым — это страшный документ эпохи, беспощадная правда о пройденных им кругах ада.Все самое ценное из прозаического и поэтичнского наследия писателя составитель постарался включить в эту книгу.


Сентенция

Рассказ Варлама Шаламова «Сентенция» входит в сборник колымских рассказов «Левый берег».


Рекомендуем почитать
Том 4

В четвертый том Собрания сочинений В. Т. Шаламова вошли автобиографическая повесть о детстве и юности «Четвертая Вологда», антироман «Вишера» о его первом лагерном сроке, эссе о стихах и прозе, а также письма к Б. Л. Пастернаку и А. И. Солженицыну.


Том 2

Во второй том Собрания сочинений В. Т. Шаламова вошли рассказы и очерки из сборников «Очерки преступного мира», «Воскрешение лиственницы», «Перчатка, или КР-2», а также пьеса «Анна Ивановна».


Том 1

В первый том Собрания сочинений Варлама Тихоновича Шаламова (1907–1982) вошли рассказы из трех сборников «Колымские рассказы», «Левый берег» и «Артист лопаты».