Том 3 - [43]

В сраженье с вечной мерзлотой?

* * *

Давно мы знаем превосходство

Природы над душой людской,

Ее поверив благородству,

Мы в ней отыскиваем сходство

С своей судьбою городской.

Мы по ее живем приметам.

Мы — мира маленькая часть,

Мы остальным всю жизнь согреты,

Его ночей, его рассвета

Всегда испытывая власть.

Чужой напяленною кожей

Мы смело хвалимся подчас.

И мы гордимся сами тоже,

Что на бездушное похожи

На слух, на ощупь и на глаз.

Тот тверд, как сталь, тот нем, как рыба,

Тот свищет, точно соловей.

А кто не дрогнул перед дыбой,

Тому базальтовою глыбой

Явиться было бы верней.

Чего же мне недоставало,

О чем я вечно тосковал?

Я восхищался здесь, бывало,

Лишь немотою минерала

Или неграмотностью скал.

Когда без всякого расчета

Весенней силою дождей

Творилась важная работа

Смывать и кровь и капли пота

Со щек измученных людей.

Где единица изнуренья?

Где измеренье нищеты?

И чем поддерживать горенье

В душе, где слышен запах тленья

И недоверчивость тщеты?

Не потому цари природы,

Что, подчиняясь ей всегда,

Мы можем сесть в бюро погоды

И предсказать ее на годы

Погода — это ерунда.

А потому, что в нас чудесно

Повторены ее черты —

Земны, подводны, поднебесны,

Мы ей до мелочи известны

И с нею навек сведены.

И в ней мы черпаем сравненья,

И стих наполнен только тем,

Чем можно жить в уединенье

С природою в соединенье

Средь нестареющихся тем

* * *

Тупичок, где раньше медник

Приучал мечтать людей,

Заманив их в заповедник

Чайников и лебедей.

Есть святые тротуары,

Где всегда ходила ты,

Где под скоропись гитары

Зашифрованы мечты.

Инструмент неосторожный

Раньше, чем виолончель,

Поселил в душе тревожной

Непредвиденную цель.

Фантастическая проза,

Помещенная в стихи. —

Укрепляющая доза

Человеческой тоски.

* * *

Был песок сухой, как порох,

Опасавшийся огня,

Что сверкает в разговорах

Возле высохшего пня.

Чтоб на воздух не взлетели,

Достигая до небес,

Клочья каменной метели,

Звери, жители и лес

Были топкие трясины

Вместо твердых площадей,

Обращенные в машины,

Поглощавшие людей.

Средь шатающихся кочек

На болоте, у реки

Под ногами — только строчек

Ненадежные мостки.

* * *

Свет — порожденье наших глаз,

Свет — это боль,

Свет — испытание для нас,

Для наших воль.

Примета света лишь в одном

В сознанье тьмы,

И можно бредить белым днем,

Как бредим мы.

* * *

Мне не сказать, какой чертою

Я сдвинут с места — за черту,

Где я так мало, мало стою,

Что просто жить невмоготу.

Здесь — не людское, здесь — Господне,

Иначе как, иначе кто

Напишет письма Джиоконде,

Засунет ножик под пальто.

И на глазах царя Ивана

Сверкнет наточенным ножом,

И те искусственные раны

Искусства будут рубежом.

И пред лицом моей Мадонны

Я плачу, вовсе не стыдясь,

Я прячу голову в ладони,

Чего не делал отродясь.

Я у себя прошу прощенья

За то, что понял только тут,

Что эти слезы — очищенье,

Их также «катарсис» зовут.

* * *

Гроза закорчится в припадке,

Взрывая выспренний туман,

И океан гудит в распадке,

А он — совсем не океан —

Ручей, раздутый половодьем,

Его мечта не глубока,

Хоть он почти из преисподней

Летел почти под облака.

И где искать причин упадка?

На даче? В Сочах? Или там —

В дырявой бязевой палатке,

Где люди верят только льдам.

Где им подсчитывают вины

И топчут детские сердца,

Где гномы судят исполинов,

Не замолчавших до конца.

И все стерпеть, и все запомнить,

И выйти все-таки детьми

Из серых, склизких, душных комнат,

Набитых голыми людьми.

И эти комнаты — не баня,

Не пляж, где пляшут и поют:

Там по ночам скрипят зубами

И проклинают тот «уют».

И быть на жизнь всегда готовым,

И силы знать в себе самом —

Жить непроизнесенным словом

И неотправленным письмом.

* * *

Какой еще зеленой зорьки

Ты поутру в чащобе ждешь?

Табачный дым глотаешь горький,

Пережидая дымный дождь?

Ты веришь в ветер? Разве право

На эту веру ты имел?

Оно любой дороже славы,

Оно — надежд твоих предел.

* * * [69]

…А лодка билась у причала,

И побледневший рулевой

Глядел на пляшущие скалы

И забывал, что он — живой.

И пальцы в боли небывалой,

Не ощущаемой уже,

Сливались с деревом штурвала

На этом смертном рубеже.

И человек был частью лодки,

Которой правил на причал,

И жизнь была, как миг короткий,

По счету тех земных начал,

Что правят судьбы на планете,

И, воскрешая и губя,

И лишь до времени в секрете

Способны выдержать себя.

И вот, спасая наши души,

Они проводят между скал

Лишь тех, кто только им послушен,

Кто жизни вовсе не искал…

* * *

Что песня? — Та же тишина.

Захвачено вниманье

Лишь тем, о чем поет она,

Повергнув мир в молчанье.

Нет в мире звуков, кроме тех,

Каким душой и телом

Ты предан нынче без помех

В восторге онемелом.

Ты песне вовсе не судья,

Ты слышал слишком мало,

Ты песней просто жил, как я,

Пока она звучала.

* * *

Сирень сегодня поутру

Неторопливо

Отряхивалась на ветру

Брезгливо.

Ей было, верно, за глаза

Довольно

Дождя, что в ночь лила гроза

Невольно.

И пятипалым лепестком

Трясла в ненастье,

Сирень задумалась тайком

О счастье,

Не нужном людям до утра,

До света,

Хотя знакома и стара

Примета.

* * *

Опять застенчиво, стыдливо

Луной в квартиру введена

Та ночь, что роется в архивах

И ворошит всю жизнь до дна.

У ней и навыка-то нету

Перебирать клочки бумаг,

Она торопится к рассвету

И ненавидит свой же мрак.

Она почти что поневоле

Пугать обязана меня,

Сама порой кричит от боли,

Коснувшись лунного огня.

Да ей бы выгодней сторицей