Том 3 - [42]

Косноязыча второпях,

Твержу, что нынче дня не будет,

Что дело вовсе не в гудках…

* * *

Ты не срисовывай картинок,

Деталей и так далее.

Ведь эта битва — поединок,

А вовсе не баталия.

И ты не часть чужого плана,

Большой войны таинственной.

Пусть заурядного романа

Ты сам герой единственный.

Ты не останешься в ответе

За все те ухищрения,

С какими легче жить на свете,

Да, легче, без сомнения…

* * *

Да, он оглох от громких споров

С людьми и выбежал сюда,

Чтобы от этих разговоров

Не оставалось и следа.

И роща кинулась навстречу,

Сквозь синий вечер напролом,

И ветви бросила на плечи,

Напоминая о былом.

И судьбы встали слишком близко

Друг к другу, время хороня,

И было слишком много риска

В употреблении огня.

* * *

Воображенье — вооруженье,

И жить нам кажется легко,

Когда скала придет в движенье

И уберется далеко.

И у цветов найдется запах,

И птицы песни запоют,

И мимо нас на задних лапах

Медведи медные пройдут.

* * *

Нам время наше грозам

Напрасно угрожало,

Душило нас морозами

И в погребе держало.

Дождливо было, холодно,

И вдруг — такое лето, —

Хоть оба мы — немолоды

И песня наша спета.

Что пелась за тюремными

Затворами-замками,

Бессильными и гневными

Упрямыми стихами,

Что творчества изустного

Была былиной новой,

Невольничьего, грустного,

Закованного слова.

И песни этой искренность,

Пропетой полным голосом,

Серебряными искрами

Пронизывает волосы…

* * *

Не только актом дарственным

Расщедрившейся сказки

Ты проступаешь явственно,

Как кровь через повязку.

И боль суровой карою

Опять ко мне вернулась,

Затем, что рана старая

Еще не затянулась.

Пока еще мы молоды

Душою и годами,

Мы лечим раны холодом,

Метелями и льдами.

Но, видно, в годы зрелые

Не будет облегченья

От слишком устарелого

Таежного леченья.

И смело ночью звездною,

Развеяв все туманы,

Мы лечим эту грозную,

Мучительную рану

Повязкой безыскусственной,

Пропитанной простою,

Горячей и сочувственной

Душевной теплотою.

* * *

Мы имя важное скрываем,

Чужою кличкою зовем

Ту, что мы лучше жизни знаем,

Чью песню с юности поем.

И от неназванного слова

Острее грусть, больнее боль,

Когда мы явственно готовы

Заветный выкрикнуть пароль.

Что за подпольщина такая?

Зачем уклончивее взор

У наступающего мая,

Вступающего в заговор?

Что охватил листву предместья,

Камней дорожных немоту.

И я и ты мы с лесом вместе

Пережидаем темноту.

И в напряженное безмолвье,

В предгрозовую духоту

Условный знак ярчайших молний

Внезапно кинут в высоту.

И в этом новом освещенье,

Пока гроза недалеко,

Мы забываем запрещенья

И выдаем себя легко.

* * *

Есть мир. По миру бродит слово,

Не различая у людей

Ни малого и ни большого

В масштабах действий и идей.

Оно готово все на карту

Поставить из-за пустяка,

Оно в своем слепом азарте

Легко дорвется до греха.

И, меря все единой мерой.

На свой изломанный аршин,

Не хочет жертвовать пещерой

Для одиночества вершин.

* * *

Прочь уходи с моего пути!

Мне не нужна опора.

Я и один могу добрести

Узкой тропинкой в горы.

Дикие розы в горах цветут

В яркости небывалой.

Каждая сопка кажется тут

Будто от крови — алой.

Только лишь я разобрать могу

Кровь это или розы?

Лед ли блестит на плотном снегу

Или людские слезы?

Видишь — песок у меня в горсти?

Это — песок дорожный,

Не удивляйся и не грусти —

Все сожаленья ложны.

Ветер похода щекочет грудь,

Сердцу до боли тесно.

Залит луной одинокий путь,

Мне хорошо известный.

* * *

Все стены словно из стекла,

Секретов нет в любой квартире,

И я гляжу из-за угла

На все, что делается в мире.

Людского сердца кривизну

Я нынче вымерю лекалом

И до рассвета не усну

В моем унынье небывалом.

И вижу я, что честь и ложь

Вступили вновь в единоборство.

И в спину чести всажен нож,

И странно мне ее упорство.

Упасть бы наземь ей давно.

Тогда сказали б с одобреньем: —

Вот что наделало вино, —

И отвернулись бы с презреньем.

* * *

С тобой встречаемся в дожде,

В какой-то буре, в реве, в громе,

И кажется, что мы нигде

Иначе не были б знакомы.

Нам солнца, видно, и не ждать.

Нас не смутишь грозой нимало.

И вспышки молний — благодать,

Когда нам света не хватало.

* * *

Ты услышишь в птичьем гаме

В этот светлый, легкий час,

Что земля с ее снегами

Расступилась под ногами,

Но сдержала все же нас.

Суть бессилия мороза,

Очевидно, только в том,

Что мороз не может слезы

Объявить житейской прозой

В рассужденьях о былом.

Даже времени бессилье

Подтверждается сейчас

Тем, что крепнут наши крылья,

Не раздавленные былью,

Вырастая во сто раз.

А бессилие пространства

Не полетами ракет —

Измеряют постоянством,

Несмотря на годы странствий,

Без надежд и без побед.

Это — власть и сила слова,

Оброненного тайком.

Это слово — свет былого,

Зажигающийся снова

Перед жизнью и стихом.

Это слово — песни сколок —

Той, что пелась наугад,

Не достав до книжных полок,

Пелась в лиственницах голых,

Шелестя, как листопад.

Заглушенная поземкой,

Песня, петая негромко,

У созвездий на глазах

В разрывающих потемки

Ослепительных слезах.

* * *

Мы с ним давно, давно знакомы:

Час? Или век? И нет нужды

Нам из бревенчатого дома

Бежать куда-нибудь во льды.

И все рассказано, что надо,

И нам молчать не надоест —

Яснее слов одни лишь взгляды,

Яснее взглядов только жест.

Нам нет дорог из этой двери,

Нам просто некуда идти

Ведь даже птицы, даже звери

Кончают здесь свои пути.

Чего я жду? Весны? Обеда?

Землетрясенья? Или той

Волны спасительного бреда