Том 3 - [29]

До помраченья света.

И сдачу даст тебе луна

Латунною монетой.

Увы, не каждому рабу,

Не дожидаясь гроба,

Дано испытывать судьбу —

А мы такие оба.

* * *

И мне, конечно, не найти

Пургой завеянные тропы,

Пургой закопанные трупы,

Потерянные пути…

* * *

Верьте, смерть не так жестока

От руки пурги.

Остановка кровотока —

Это пустяки…

* * *

Два журнальных мудреца

Жарким спором озабочены:

У героя нет лица,

Как же дать ему пощечину?

* * *

По долинам, по распадкам

Пишут письма куропатки.

Клинописный этот шрифт

Разобрал бы только Свифт.

* * *

Всю ночь мои портреты

Рисует мне река,

Когда луна при этом

Доверчиво близка.

Река способна литься

Без славы и следа,

Диплома живописца

Не зная никогда.

Расстегнут ворот шуба,

Надетой кое-как.

Мои кривятся губы,

Рассыпался табак.

Я нынче льда бледнее

В привычном забытьи.

И звезды мне роднее,

Чем близкие мои.

Какой небесной глубью

Я нынче завладел.

И где же самолюбью

И место и предел?

Оно в куски разбито,

Топталось неспроста.

Мучительного быта

Железная пята.

Из склеенных кусочков,

Оно — как жизнь моя —

В любой неловкой строчке,

Какую вывел я.

Житейские волненья,

И приступы тоски,

И птичьи песнопенья,

Сцепленные в стихи,

Где рифмы-шестеренки

Такой вращают вал,

Что с солнцем вперегонки

Кружиться заставлял.

Тяжелое вращенье

Болот, морей и скал,

Земли, — чьего прощенья

Я вовсе не искал,

Когда, опережая

Мои мечты и сны,

Вся жизнь, как жизнь чужая,

Видна со стороны.

Брожу, и нет границы

Моей ночной земли.

На ней ни я, ни птицы

Покоя не нашли.

Любой летящий рябчик

Приятней мне иных

Писателей и стряпчих,

И страшно молвить — книг.

И я своим занятьем

Навеки соблазнен:

Не вырасту из платья

Ребяческих времен.

И только в этом дело,

В бессонном этом сне,

Другого нет удела,

И нет покоя мне.

Каким считать недугом

Привычный этот бред?

Блистательным испугом,

Известным с детских лет.

Приклады, пули, плети,

Чужие кулаки —

Что пред ними эти

Наивные стихи?

* * *

Не жалей меня, Таня, не пугай моей славы,

От бумаги не отводи.

Слышишь — дрогнуло сердце, видишь — руки ослабли,

Останавливать погоди.

Я другим уж не буду, я и думать не смею,

Невозможного не захочу.

Или птицей пою, или камнем немею —

Мне любая судьба по плечу.

Эти письма — не бред, и не замок воздушный,

И не карточный домик мой.

Это крепость моя от людского бездушья,

Что построена нынче зимой.

* * *

Тают слабые снега,

Жжет их луч горячий,

Чтоб не вздумала пурга

Забрести на дачу.

Зарыдавшая метель

Как живая дышит,

Льет весеннюю капель

С разогретой крыши.

Только трудно мне понять

Нынешние были.

Звезды дальше от меня,

Чем когда-то были.

* * *

Из тьмы лесов, из топи блат

Встают каркасы рая.

Мы жидкий вязкий мармелад

Ногами попираем.

Нам слаще патоки оно,

Повидло здешней грязи.

Пускай в декабрьское окно

Сверкает безобразье.

Как новой сказки оборот

Ее преображенье.

Иных долгот, иных широт

Живое приближенье.

* * *

Боялись испокон

Бежавшие из ада

Темнеющих икон

Пронзительного взгляда.

Я знаю — ты не та,

Ты вовсе не икона,

Ты ходишь без креста,

И ты не ждешь поклона.

Как я, ты — жертва зла.

И все-таки награда,

Что жизнь приберегла

Вернувшимся из ада.

* * *

В болотах завязшие горы,

В подножиях гор — облака.

И серое, дымное море

В кольце голубого песка.

Я знал Гулливера потехи,

Березы и ели топча,

Рукой вырывая орехи

Из стиснутых лап кедрача.

Я рвал, наклоняясь, рябину

И гладил орлиных птенцов.

Столетние лиственниц спины

Сгибал я руками в кольцо.

И все это — чуткое ухо

Подгорной лесной тишины,

Метель тополиного пуха

И вьюга людской седины.

Все это (твердят мне) — не надо

Таежная тропка — узка,

Тайга — не предмет для баллады

И не матерьял для стиха…

* * * [44]

В потемневшее безмолвье

Повергая шар земной,

Держит небо связку молний,

Узких молний за спиной.

Небеса не бессловесны —

Издавать способны крик,

Но никак не сложит песни

Громовой небес язык.

Это — только междометья,

Это — вопли, осердясь,

Чтоб, жарой наскучив летней,

Опрокинуть землю в грязь.

И совсем не музыкален,

Что ревет, гудит окрест,

Потрясая окна спален,

Шумовой такой оркестр.

* * *

Кто, задыхаясь от недоверья,

Здесь наклоняется надо мной?

Чья это маска, личина зверья,

Обезображенная луной?

Мне надоело любить животных,

Рук человеческих надо мне,

Прикосновений горячих, потных,

Рукопожатий наедине.

* * *

Нестройным арестантским шагом,

Как будто нехотя, со зла,

Слова заходят на бумагу,

Как на ночевку средь села.

Весь груз манер неоткровенных,

Приобретений и потерь,

Укрыв от зрителей надменных,

Они захлопывают дверь.

Из-за присутствия конвоя

Любая бедная строка

Своей рискует головою,

И если б, если б не тоска,

Влечение к бумаге писчей

И беспорядочность надежд,

Она рвалась бы на кладбище,

Хотя б и вовсе без одежд…

* * *

Скрой волнения секреты

Способом испытанным.

День, закутанный в газету,

Брошен недочитанным.

Будто сорвана на небе

Нежность васильковая.

Отгибает тонкий стебель

Тяжесть мотыльковая.

Озарит лесную темень

Соснами багровыми

Замечтавшееся время

Испокон вековое.

* * *

Смех в усах знакомой ели,

Снег, налипший на усах, —

След бежавшей здесь метели,

Заблудившейся в лесах.

И царапины на теле

Здесь оставила пила,

Что на ели еле-еле

Походила и ушла.

Эти ссадины и раны,

Нанесенные пилой,

Наши ели-ветераны

Бальзамируют смолой.

* * *

К нам из окна еще доносится,

Как испытание таланта,

Глухих времен разноголосица,

Переложенье для диктанта.