Том 3. Алый меч - [50]

Прошел час, прошло больше, а Федор Анатольевич все ждал, то стоя у двери, в углу, то прохаживаясь по тротуару, мимо церковных окон со свечками.

«Ни за что он так скоро не придет, – опять думал Беляев. – Странно было бы и ждать. Раньше, чем солнце начнет садиться, он не придет».

Федор Анатольевич очень устал, но потом, оттого что ждал уже слишком долго, забыл, что устал и совсем ничего не чувствовал. Он даже забыл, что ждет, а все ходил и стоял, не думая о времени.

Кусок набережной канала, решетка, даже круглый, дальний мост были видны от церковных дверей. Люди шли с набережной, поворачивали направо, в улицу, или налево, к саду.

Все больше людей становилось к вечеру. Солнце стояло еще высоко, но лучи были острее, желтее, отложе, стекла окон пылали нестерпимо, – не близко в улице, – улицу солнце низало вдоль, – а там где-то, далеко, и дома-то не видно было, а только пламя стекол.

Федор Анатольевич долго не мог отвести глаз от пылающей точки. А когда отвел и опять взглянул на канал, в сторону моста, – он увидал на Набережной, у чугунных перил, Алексея Ивановича и Люсю. Сначала Беляев подумал, что ошибся, но это были точно Люся и Алексей Иванович, и они не шли, а стояли. Говорят ли они, или молчат – нельзя было разобрать, но Беляев видел, что Люся стоит, прислонившись к решетке, что оба они его не видят, да и не смотрят в его сторону.

Беляев не двинулся с места. Надо было ждать, он ждал и смотрел.

Большая тесная толпа мужиков в чистеньких армяках оттеснила его, сразу наполнив церковный подъезд и заняв весь тротуар. Были и женщины, с укутанными детьми на руках и с узелками. Толпа напирала на церковные двери.

– Вы куда? – спросил сторож.

Высокий, пожилой и степенный мужик, русобородый, ответил за всех.

– А в церкву. Мы нездешние.

– К плащанице, что ль?

– Зачем. Мы к плащанице вчерась прикладались. Мы к утрени. Потому здесь, сказывали нам, опосля-то и не попасть. А мы привыкши, чтобы пение слышать. Нездешние мы, голубчик, переселенцы.

Сторож рассердился.

– К утрени! День белый, а они к утрени. Это не показано. Вон вас какое место, найдете спозаранку, так потом никому не пробраться. Ступайте-ка с Богом. Не время.

Мужик удивился.

– Не время! Мы ништо, мы обождем. Нам бы только в церкву.

– Да церковь-то у нас маленькая! Как бы вроде домовая. Господа больше бывают. Идите в собор, там паперть есть, на паперти подождете.

– Мы нездешние, – упрямо и степенно повторил высокий мужик. – Мы этих делов не знаем, где соборне, где как. Ты уж, служивый, пропусти нас в церкву-то.

– Да коли не время! – закричал сторож. – Экий народ несуразный, времени не знает.

Толпа, казалось, еще увеличилась. Слышны были женские голоса, ребенок заплакал.

К дверям подошел какой-то молодой человек, в коричневой рясе, может быть, дьякон, а может быть, и священник.

Федор Анатольевич слышал плач детей, голос сторожа, все повторяющий: «Не время», смотрел вдаль, к решетке канала, и не знал, какое минуло время. И он увидел, как узкая темная фигура Люси отделилась от решетки, как за ней двинулся Алексей Иванович и как оба они стали приближаться, вместе, и смотрели теперь в его сторону.

Подошедший человек в рясе сказал сторожу:

– Пропусти. Церковь приходская. Пусть идут. Высокий мужик перекрестился, медленно и широко.

– Слава Тебе, Господи! Сподобил Господь. Храм Божий. Храму Божьему всяк час – время.

Толпа сразу потянулась в открывшиеся двери. Когда вошел последний – дверь хлопнула.

Ни одного шага навстречу не сделал Федор Анатольевич. Ни о чем не спросил он, когда Алеша и Люся подошли к нему. Он только сказал:

– Зайдемте в церковь, – и они все тотчас же двинулись к дверям, которые сторож открыл перед ними.

В церкви тепло, темно, низкие своды, белые колонны, пахнет воском и нежной влажностью. Толпа переселенцев уже заняла почти весь притвор, женщины с детьми сидели на полу, у стен. Посередине, между колоннами, стоял на возвышении гроб с телом Христа – Плащаница.

Люся, ее брат и Алеша поклонились, поднялись на ступени и поочередно поцеловали темный холст Плащаницы.

А потом, в молчании, не сговариваясь, поцеловали все трое друг друга.

Высокий, русобородый мужик, стоявший впереди, обернулся и поглядел на них..

– Что ты? – ласково сказал ему Беляев.

– Да вот, гляжу, что христосуетесь, – деловито, вполголоса, промолвил мужик. – А ведь Христос-то воскрес еще не пели.

Ему ответила Люся и улыбнулась.

– Мы в путь нынче едем. Ночь в пути будем: как Христос Воскрес станут петь – не услышим. Нам теперь Воскрес Христос.

Мужик посмотрел-посмотрел на нее – и одобрительно кивнул головой.

– Ну… ин так, – сказал он и неторопливо вытер губы рукавом. – Христос Воскрес, коли так.

Люся ответила: «Воистину», и они трижды поцеловались. За нею похристосовались также и брат, и Алеша. Остальным они поклонились. Женщины вставали перед Люсей и кланялись.

Потом они трое взялись за руки и вышли из церкви. Солнце ослепило их.

Небесные слова >*

I

Вверх

О небесах всегда говорили много пустяков. Поэты описывали их приятный вид, астрономы занимались вычислениями, – каждая звезда у них под номером; обыкновенные люди глядят на небо, когда боятся, что пойдет дождь, а все вообще убеждены, что между человеческими делами и небом очень мало связи. Люди религиозные, впрочем, этого не скажут; но они смотрят на небо, как на задернутую голубую занавеску, которая сама по себе не важна, а только скрывает от них важное и с ними имеющее связь.