Том 3. Алый меч - [19]

«Мари, дорогая, любимая, надежда моя! Сжалься надо мною. Он пишет, что не приедет, что я его не увижу. Мари, чем я оскорбила его? Разве он не понимает, что моя любовь – моя жизнь? Мари, напиши ему это, он тебе поверит. Если правда, что он не приедет (но я не верю), то тогда мне жить незачем. Он это знает. Я спокойно говорю, я в самом деле не могу жить. Но я не верю и не поверю, пока он сам не скажет мне, лицом к лицу, что хочет меня оставить. Если скажет, зная, что я жить не буду, – ну, тогда я поверю. Мари, любовь моя! Помоги мне, напиши ему, что это невозможно. Ты знаешь, как написать, ты понимаешь его, может быть, а я ничего не понимаю, что случилось? Мари…»

Письмо длиннее, но я кончаю здесь. Я говорила вам, что жалею Марту, но я и уважаю ее, и потому должна действовать так, как будто люблю ее. Вас я… жалею или нет – все равно. Я только хочу для вас, чтобы вы сделали так, как надо.

Вы должны ехать теперь к Марте. Вы должны сделать все, что только сможете, чтобы она поняла вас. Говорите правду. Молите ее, чтобы она сжалилась над вами и осталась жить, потому что… мы не знаем наших сил… убитый человек, хотя бы во имя правды… может задавить того, кто его убил. Если все будет тщетно – перед вами две дороги: не боитесь, что смерть ее задавит вас, любите правду больше себя – уйдите. Но с полным сознанием, что принимаете на себя всю тяжесть. Кровь другого принимаете на себя. А боитесь, не можете принять – останьтесь с Мартой. И это опять с сознанием на себя примите. Но ехать к ней, увидаться с ней теперь – вы должны.

Я сказала то, что мне кажется ясным. Это не совет. Я вам ничего не советую. Больше: я не скажу вам, что сама теперь в этом переживаю. Но прямого пути я от вас скрыть не могла. Вот он. Дальше я ничего не знаю.

Мария Т.

P. S. Не зовите меня ни сильной, ни слабой. Забудьте меня. Думайте о себе.

Письмо VII

в СПб.

Февраль 2-15, 1901 г.

Уважаемая Мария Николаевна.

Вот уже почти год, как я не имею о вас никаких сведений. По моей собственной, впрочем, вине – я не ответил на последнее ваше письмо. Это посылаю наудачу, по старому адресу. Если дойдет и если захотите еще ответить мне – буду несказанно рад. Пишу вам – и волнуюсь. А вдруг не ответите? Ну, что ж. Может быть, к лучшему. Я долго молчал. Но теперь мысль, что вы не ответите, так пугает меня, что мне трудно продолжать письмо.

Если будете отвечать – то скорее, мой князь не хочет оставаться в Париже, задумал съездить в Америку, зовет меня. Но я еще не решил. Давно в России не был, хочется отца повидать, на время отсутствия князя, может быть, и съезжу.

Повторяю, что еще ничего не решено.

Как поживаете? Здоровы? На выставках вашего, говорят, ничего не было.

До свидания. Я разболтался, а письмо ведь, пожалуй, и не дойдет.

Преданный вам

Иван К.

Письмо VIII

Февраль 5-18, 1901 г.

Ивану Сергеевичу К.

94 Avenue Hoche. Paris.

Письмо ваше дошло, Иван Сергеевич, хотя я и не живу в Петербурге, а под Петербургом, в деревне. У моей дальней родственницы есть здесь дача, большая, в ней никто не живет (место очень пустынное). Мне понравилось, провожу здесь уже вторую весну, проведу осень, захвачу и зимы. Я была больна и теперь избегаю Петербурга.

Ну, да что обо мне. Друг мой, я не тревожила вашего молчания. Но когда вы заговорили, я откликаюсь вам тотчас же, с откровенной поспешностью. Скажите мне все, что хотите сказать, если хотите говорить. Я выслушаю вас, моя душа для вас открыта.

Мария Т.

Письмо IX

Марии Николаевне Т.

Февраль 8-21, 1901 г.

Вы все та же, потому что, как всегда, угадали правду. Я молчал, но потом мне захотелось говорить, рассказать вам, именно вам одной, в подробностях, все, как оно тогда случилось.

Буду помнить, что душа ваша для меня открыта.

Я выехал тогда из Ниццы во Флоренцию на другой же день после получения вашего письма.

Вы думаете, я действовал? Нет, опять точно сила какая-то меня толкала, и я только повиновался. Поезд пришел поздно вечером. Я остановился в гостинице около самого вокзала. Утром никуда не пошел. Никуда не хотелось. Да и Флоренция показалась мне такой холодной, серой, северной после Ривьеры. Дул ветер. Я вспомнил почему-то ваши слова в одном из ваших первых писем: «Мой тихий и быстрый Арно! Как я его любила!», повторил их, улыбнулся сам не знаю зачем, хотел было пойти к Арно, и все-таки не пошел. К Марте решил отправиться в час, после завтрака. В час она дома. Чемодана своего не развязал, с намерением, как будто хотел скрыть от себя мысль: а может, и не уеду сегодня, и совсем не уеду. Но мысль, конечно, была.

Позавтракал кое-как и отправился.

Марта жила близко, уже не там, не на набережной, где вы были, а в скверном пансионишке недалеко от железной дороги, дом острием, высокий и узкий, выходит на две улицы, сливающиеся в одну, широкую, как площадь. Тут же, за оградой, поезда ходят, а по улице паровая конка. Лестница темная, высокая. Прескверный пансионишка, должно быть дешевый. Спросил Марту. Дома. Повели меня по коридорам, указали дверь. Я постучался. Долго не отвечали, наконец слышу: «Avanti!»[5] Голоса я не узнал.

Она сидела за столом и что-то писала. Вскочила, хотела броситься ко мне, но остановилась, как это у нее всегда бывает, порыв – и вдруг девическая сдержанность. Она была одета очень тщательно, в серое платье (к ней серое шло, и я ей это говорил), бледные волосы приглажены тоже так, как мне больше нравилось. Последнее мое письмо к ней было с решительным отказом приехать, она не могла меня ждать, а вот все-таки ждала; значит, нисколько не верила, что я не приеду.