Том 2. Время Наполеона. 1800-1815. Часть вторая - [140]

Все заставляет думать, что если бы Наполеон принял свое решение, не считаясь с посторонними влияниями, то он остался бы на Марне. Но он уступил тревоге, унынию и недовольству, царившим в его штабе. Если солдаты и громадное большинство офицеров и теперь еще были готовы на всякие жертвы, то маршалам и генералам, за немногими исключениями, надоело сражаться. Они понимали, что начать военные операции в Лотарингии значитдо бесконечности затянуть войну.

Утром 28 марта войска двинулись к Парижу. До Вильнёв-сюр-Ионн император подвигался вместе с войском, но здесь, снедаемый нетерпением, он бросил свою небольшую свиту и ускакал на почтовых лошадях с Коленкуром, Друо, Лефевром, Флаго и Гурго.

В ночь с 30 на 31 марта Наполеон, пока на станции Кур-де-Франс меняли лошадей, ходил взад и вперед по дороге, как вдруг появился кавалерийский отряд, начальник которого, Беллиар, отправился приготовить квартиры для армии, очищавшей Париж в силу капитуляции. Он рассказал Наполеону о событиях этого дня. В первую минуту, обезумев от бешенства, император решил, не взирая ни на что, ехать в Париж, созвать туда войска, вооружить народ и разорвать договор о капитуляции; но затем он понял, что это — лишь героическая мечта. Он уехал в Фонтенебло, предварительно послав в Париж герцога Виченцского с полномочиями «выработать и заключить мир».

Вступление союзников в Париж; учреждение временного правительства. 31 марта, около 9 часов утра, в Париже начал распространяться слух, что подписана капитуляция и что русский император, очень хорошо приняв членов муниципального совета, обещал им полную неприкосновенность личности и имущества населения, заявив, что берет Париж под свое покровительство. Сквозь пристрастные преувеличения современных мемуаров легко распознать истинные чувства большинства парижан. То не было ни ликование, неприлично выставлявшееся напоказ роялистами, ни глухой гнев, терзавший сердца некоторых патриотов; то было чувство успокоения — успокаивались и умы и нервы. В последние два месяца непрестанные сообщения о грабежах, насилиях над женщинами, убийствах, поджогах, всевозможных ужасах возбуждали небывалую тревогу. И вдруг, в одно мгновение, мучительный страх рассеялся. Правда, вместе с тем рассеялась и шаткая надежда на победу; но восстановление безопасности сильно превышало горечь обманутых надежд и скорбь унижения. Впрочем, люди особенно и не предавались размышлениям: все рады были перевести дух.

Сторонники Бурбонов — те, разумеется, готовили победоносному врагу триумфальный въезд. Им был дан совет организовать роялистскую манифестацию, чтобы этим путем повлиять на решение союзных монархов. Поэтому с раннего утра наиболее предприимчивые из них, украсившись королевскими цветами, сновали по бульварам, крича «Да здравствует король!» и предлагая всем прохожим белые кокарды и повязки. От площади Согласия до улицы Ришелье манифестанты завербовали немногих, а дальше их встречали ропотом, угрозами и побоями. Тем временем союзники вступили в Париж. Оказалось, что они приготовили роялистам приятнейший сюрприз: все солдаты были в белых нарукавных повязках. Дело в том, что в день сражения при Ла Ротьер (1 февраля) английский офицер, по слухам, был ранен казаком, и во избежание путаницы, могущей произойти от великого множества разнообразных мундиров, приказано было всем офицерам и солдатам союзных войск надеть белые повязки на левую руку. Таким образом, к пяти- или шестистам белых кокард роялистов сразу прибавилось сто тысяч белых повязок.

Это случайное обстоятельство имело важные последствия. Когда толпа, привлеченная любопытством на бульвары, увидела первые ряды солдат союзной армии с белыми повязками на рукавах, ропот против белых кокард, столь громкий утром, сразу затих. Многие, раньше отвергавшие роялистские эмблемы, теперь по собственному почину прицепляли их, одни — думая тем обеспечить себя против насилий со стороны казаков, другие — как эмблему мира. Один русский историк отметил, что белая повязка на мундирах солдат хотя и была лишена всякого политического значения, все же оказала услугу партии Бурбонов, породив двойное недоразумение: при виде этой эмблемы парижане решили, что Европа подняла оружие в защиту Бурбонов и тогда они, вопреки своим убеждениям, из страха или из желания угодить победителям, накололи белые кокарды, тем самым внушив союзникам мысль, что среди парижан много роялистов. Так обе стороны ввели одна другую в заблуждение.

После смотра союзных войск на Елисейских полях, во время которого песколько аристократов (в том числе маркиз Моб-рейль, привязавший к хвосту своей лошади крест Почетного легиона) пытались сбросить с Вандомской колонны Великой армии статую Наполеона, монархи и дипломаты собрались у Талейрана. Справа от прусского короля и Шварценберга сидели Дальберг, Нессельроде, Поццо ди Борго и Лихтенштейн, слева — князь Беневентский; Александр I расхаживал взад и вперед. Остановившись, он сказал, что представляется выбор между тремя возможностями: либо заключить мир с Наполеоном, приняв все надлежащие предосторожности, либо назначить регентшей императрицу Марию-Луизу, либо призвать Бурбонов. Талейран без труда убедил присутствующих, уже заранее к тому подготовленных, что мир с Наполеоном не даст никаких гарантий. «Не менее опасно для спокойствия Европы, — продолжал он, — будет и регентство, так как под именем Марии-Луизы царствовать будет император». В заключение он сказал, что все будет случайным выходом из положения, исключая восстановление Бурбонов, которые «олицетворяют определенный принцип». Это удачное выражение не могло не подействовать на царя. Однако Александр возразил, что он не желает насиловать волю Франции, которая, как ему кажется, не расположена к Бурбонам. Он напомнил, что, исключая нескольких старых эмигрантов, од всюду в провинции замечал вражду против реставрации. Переворот в Бордо, белые кокарды на Итальянском бульваре, ходатайства, поданные ему прекрасными парижанками на площади Согласия, — все это вытеснялось из представления Александра воспоминанием о солдатах национальной гвардии, падавших при Фэр-Шампенуаз под градом ядер с кличем: «Да здравствует император!» Эта героическая сцена произвела на него глубокое впечатление. Он рассказал о ней присутствующим. Тут Талейран решил, что пора вызвать подкрепление. В залу вошли де Прадт и барон Луи; на вопрос царя они заявили, что Франция проникнута роялизмом, но что неопределенность положения доныне мешала народу изъявить свою волю. Александр дал убедить себя.