Том 2. Стихотворения и поэмы, 1891–1931 - [53]

Мы орем, что хватит мочи,

В честь правительницы Пра:

Эвое! Гип-гип! Ура!

Стройтесь в роты, обормоты,

Без труда и без заботы

Утра, дни и вечера

Мы кишим… С утра до ночи

И от ночи до утра

Нами мудро правит Пра!

Эвое! Гип-гип! Ура!

Обормотник свой упорный

Пра с утра тропой дозорной

Оглядит и обойдет.

Ею от других отличен

И почтен и возвеличен

Будет добрый обормот.

Обормот же непокорный

Полетит от гнева Пра

В тарары-тарара…

Эвое! Гип-гип! Ура!

<1911>

Сонеты о Коктебеле

1

Утро

Чуть свет, Андрей приносит из деревни

Для кофе хлеб. Затем выходит Пра

И варит молоко, ярясь с утра

И с солнцем становясь к полудню гневней.

Все спят еще, а Макс в одежде древней

Стучится в двери и кричит: «Пора!»,

Рассказывает сон сестре сестра,

И тухнет самовар, урча напевней.

Марина спит и видит вздор во сне.

A «Dame de pique» – уж на посту в окне.

Меж тем как наверху – мудрец чердачный,

Друг Тобика, предчувствием объят, –

Встревоженный, решительный и мрачный,

Исследует открытый в хлебе яд.

2

Обед

Горчица, хлеб, солдатская похлебка,

Баран под соусом, битки, салат,

И после чай. «Ах, если б шоколад!» –

С куском во рту вздыхает Лиля робко.

Кидают кость; грызет Гайтана Тобка;

Мяучит кот; толкает брата брат…

И Миша с чердака – из рая в ад –

Заглянет в дверь и выскочит, как пробка.

– Опять уплыл недоенным дельфин?

– Сережа! Ты не принял свой фетин…

Сереже лень. Он отвечает: «Поздно».

Идет убогих сладостей дележ.

Все жадно ждут, лишь Максу невтерпеж.

И медлит Пра, на сына глядя грозно.

3

Пластика

Пра, Лиля, Макс, Сергей и близнецы

Берут урок пластического танца.

На них глядят два хмурых оборванца,

Андрей, Гаврила, Марья и жильцы.

Песок и пыль летят во все концы,

Зарделась Вера пламенем румянца,

И бивол-Макс, принявший вид испанца,

Стяжал в толпе за грацию венцы.

Сергей – скептичен, Пра – сурова, Лиля,

Природной скромности не пересиля,

«Ведь я мила?» – допрашивает всех.

И, утомясь показывать примеры,

Теряет Вера шпильки. Общий смех.

Следокопыт же крадет книжку Веры.

4

Француз

Француз – Жульё, но всё ж попал впросак.

Чтоб отучить влюбленного француза,

Решилась Лиля на позор союза:

Макс – Лилин муж: поэт, танцор и маг.

Ах! сердца русской не понять никак:

Ведь русский муж – тяжелая обуза.

Не снес Жульё надежд разбитых груза:

«J’irai perior tout seul a Kavardak!»

Все в честь Жулья городят вздор на вздоре.

Макс с Верою в одеждах лезут в море.

Жульё молчит и мрачно крутит ус.

А ночью Лиля будит Веру: «Вера,

Ведь раз я замужем, он, как француз,

Еще останется? Для адюльтера?»

5

Пра

Я Пра из Прей. Вся жизнь моя есть пря.

Я, неусыпная, слежу за домом.

Оглушена немолкнущим содомом,

Кормлю стада голодного зверья.

Мечась весь день, и жаря, и варя,

Варюсь сама в котле, давно знакомом.

Я Марье раскроила череп ломом

И выгнала жильцов, живущих зря.

Варить борщи и ставить самовары –

Мне, тридцать лет носящей шаровары, –

И клясть кухарок? – Нет! Благодарю!

Когда же все пред Прою распростерты,

Откинув гриву, гордо я курю,

Стряхая пепл на рыжие ботфорты.

6

Миша

Я с чердака за домом наблюдаю:

Кто вышел, кто пришел, кто встал поздней.

И, с беспокойством думая о ней,

Я черных глаз, бледнея, избегаю.

Мы не встречаемся. И выйти к чаю

Не смею я. И, что всего странней,

Что радости прожитых рядом дней

Я черным знаком в сердце отмечаю.

Волнует чувства розовый капот,

Волнует думы сладко-лживый рот.

Не счесть ее давно-отцветших весен.

На мне полынь, как горький талисман.

Но мне в любви нескромный взгляд несносен,

И я от всех скрываю свой роман.

7

Тобик

Я фокстерьер по роду, но батар.

Я думаю, во мне есть кровь гасконца.

Я куплен был всего за полчервонца,

Но кто оценит мой собачий жар?

Всю прелесть битв, всю ярость наших свар,

Во тьме ночей, при ярком свете солнца,

Видал лишь он – глядящий из оконца

Мой царь, мой бог – колдун чердачных чар.

Я с ним живу еще не больше году.

Я для него кидаюсь смело в воду.

Он худ, он рыж, он властен, он умен.

Его глаза горят во тьме, как радий.

Я горд, когда испытывает он

На мне эффект своих противоядий.

8

Гайдан

Я их узнал, гуляя вместе с ними.

Их было много. Я же шел с одной.

Она одна спала в пыли со мной.

И я не знал, какое дать ей имя.

Она похожа лохмами своими

На наших женщин. Ночью под луной

Я выл о ней, кусал матрац сенной

И чуял след ее в табачном дыме.

Я не для всех вполне желанный гость.

Один из псов, когда кидают кость,

Залог любви за пищу принимает.

Мне желтый зрак во мраке Богом дан.

Я тот, кто бдит, я тот, кто в полночь лает,

Я черный бес, а имя мне – Гайдан.

<Май 1911

Коктебель>

«Шоссе… Индийский телеграф…»

Шоссе… Индийский телеграф,

Екатерининские версты.

И разноцветны, разношерстны

Поля осенних бурых трав.

Взметая едкой пыли виры,

Летит тяжелый автобус,

Как нити порванные бус,

Внутри трясутся пассажиры.

От сочетаний разных тряск

Спиною бьешься о пол, о кол,

И осей визг, железа лязг,

И треск, и блеск, и дребезг стекол.

Летим в огне и в облаках,

Влекомы силой сатанинской,

И на опаснейших местах

Смятенных обормотов страх

Смиряет добрый Рогозинский.

<1912

Коктебель>

Серенький денек

И. Г. Эренбургу

Грязную тучу тошнило над городом.

Шмыгали ноги. Чмокали шины.

Шофёры ругались, переезжая прохожих.

Сгнивший покойник с соседнего кладбища,

Во фраке, с облезшими пальцами,

Отнял у девочки куклу. Плакала девочка.

Святая привратница отхожего места