Том 2. Стихотворения, 1961–1972 - [13]

Эти тоже выслушать надо.

Очень многие знают, где оно,

безымянное Бородино:

это — Кропотово, возле Ржева,

от дороги свернуть налево.

Там домов не более двадцати

было.

               Сколько осталось — не знаю.

У советской огромной земли — в груди

то село, словно рана сквозная.

Стопроцентно выбыли политруки.

Девяносто пять — командиры.

И село (головешки да угольки)

из рук в руки переходило.

А медали за Кропотово нет? Нет.

За него не давали медали.

Я пишу, а сейчас там, конечно, рассвет

и ржаные желтые дали,

и, наверно, комбайн идет по ржи

или трактор пни корчует,

и свободно проходят все рубежи,

и не знают, не слышат, не чуют.

РОМАН ТОЛСТОГО

Нас привезли, перевязали,

суть сводки нам пересказали.

Теперь у нас надолго нету дома.

Дом так же отдален, как мир.

Зато в палате есть четыре тома

романа толстого «Война и мир».

Роман Толстого в эти времена

перечитала вся страна

в госпиталях и в блиндажах военных.

Для всех гражданских и для всех военных

он самый главный был роман, любимый:

в него мы отступали из войны.

Своею стойкостью непобедимой

он обучал, какими быть должны.

Роман Толстого в эти времена

страна до дыр глубоких залистала;

мне кажется, сама собою стала,

глядясь в него, как в зеркало, она.

Не знаю, что б на то сказал Толстой,

но добродушье и великодушье

мы сочетали с формулой простой:

душить врага до полного удушья.

Любили по Толстому; по нему,

одолевая смертную истому,

докапывались, как и почему.

И воевали тоже по Толстому.

Из четырех томов его

                                        косил

на Гитлера

                   фельдмаршал престарелый

и, не щадя умения и сил,

устраивал засады и обстрелы.

С привычкой славной —

                                         вылущить зерно

практического —

                         перечли со вкусом

роман. Толстого знали мы давно.

Теперь он стал победы кратким курсом.

ПЕРЕПРАВА

Не помеченные на карте

и текущие так, зазря,

подмосковные речки в марте

разливаются в полуморя.

Ледяная, убивающая

снеговая вода,

с каждым часом прибывающая,

заливает пойму тогда.

Это все на неделю, на две,

а потом все схлынет, уйдет.

Ну, а две недели

                              разве

так легко прожить, пережить!

В эти самые две недели

в марте, в 42-м году,

на меня вещмешок надели.

Я сказал: «Сейчас пойду».

Дали мне лошаденку: квелая,

рыжая. Рыжей меня.

И сказали кличку: «Веселая».

И послали в зону огня.

Злой, отчаянный и голодный,

до ушей в ледовитом огне,

подмосковную речку холодную

переплыл я тогда на коне.

Мне рассказывали: простудился

конь

           и до сих пор хрипит.

Я же в тот раз постыдился

в медсанбат отнести свой бронхит.

Было больше гораздо спросу

в ту войну с людей, чем с коней,

и казалось, не было сносу

нам

          и не было нас сильней.

Жили мы без простудной дрожи,

словно предки в старину,

а болеть мы стали позже,

когда выиграли войну.

ВЫСВОБОЖДЕНИЕ

За маленькие подвиги даются

медали небольшой величины.

В ушах моих разрывы отдаются.

Глаза мои пургой заметены.

Я кашу съел. Была большая миска.

Я водки выпил. Мало: сотню грамм.

Кругом зима. Шоссе идет до Минска.

Лежу и слушаю вороний грай.

Здесь в зоне автоматного огня,

когда до немца метров сто осталось,

выкапывает из меня усталость,

выскакивает робость из меня.

Высвобождает фронт от всех забот,

выталкивает маленькие беды.

Лежу в снегу, как маленький завод,

производящий скорую победу.

Теперь сниму и выколочу валенки,

поставлю к печке и часок сосну.

И будет сниться только про войну.

Сегодняшний окончен подвиг маленький.

ДВЕСТИ МЕТРОВ

Мы бы не доползли бы,

ползи мы хоть ползимы.

Либо случай, либо —

просто счастливые мы.

Ровно двести метров

было того пути,

длинных, как километры…

Надо было ползти!

Надо — значит, надо!

(Лозунг той войны.)

Сжав в руках гранаты,

мы ползти должны.

Белые маскхалаты

тихо берут подъем.

Словно ели, мохнаты,

оползнями ползем.

Оползнями, плывунами

плыли мы по снегам.

Что же станется с нами,

взвод не постигал.

Взвод об этом не думал:

полз, снег вороша.

И как пену сдунул

немцев с рубежа.

ДЕНЬ ПОБЕДЫ В АЛЬПАХ

Четыре верблюда на улицах Граца!

Да как же они расстарались добраться

до Альп

               из родимой Алма-Аты!

Да где же повозочных порастеряли?

А сколько они превзошли расстояний,

покуда дошли до такой высоты!

Средь западноевропейского люда

степенно проходят четыре верблюда,

худые и гордые звери идут.

А впрочем,

                    я никогда не поверю,

что эти верблюды действительно звери.

Достоин иного прозванья верблюд.

Дивизия шла на верблюжьей тяге:

арбы или пушки везли работяги,

двугорбые, смирные, добрые,

покорные, гордые, бодрые.

Их было, наверное, двести четыре,

а может быть, даже и триста четыре,

но всех перебили,

                             и только четыре

до горного города Граца дошли.

А сколько добра привезли они людям!

Об этом распространяться не будем,

но мы никогда,

                           никогда

                                         не забудем

верблюдов из казахстанской земли.

В каком-то величьи,

в каком-то прискорбьи,

загадочно-тихие, как гороскоп,

верблюды

проходят

сквозь шум городской.

И белые Альпы видны в междугорбьи.

Вдоль рельсов трамвайных проходит верблюд,

 трамваи гурьбой за арбою идут.

Трамвай потревожить верблюда не смеет.

Неспешность

                    приходится