Том 2. Проза и драматургия - [6]
Он медленно поднял голову, грустно улыбнулся и стал прятать в карман этот дурацкий кусок бумаги, на котором видно, как Светка пляшет на демонстрации возле Музея изобразительных искусств имени Пушкина.
— Напился я, — виновато сказал он.
— Ладно, — сказал я, — Светка тебя простит. Пошли.
Вовик покорно поплелся обратно в вагон и лег на полку…
Когда мы проснулись, серый дождь превратился в черный, под полом, под металлической опорой рельсов медленно погромыхивала пустота пролетов, желтые керосиновые огни города Котласа по-волчьи горели в черной воде Северной Двины.
…Пересыльный пункт в городе Котласе, на котором мы жили четыре дня, был местом довольно веселым. Я это понял сразу же, как проснулся утром под потолком на трехэтажных нарах. Во всяком случае, до меня здесь побывало немало достойных людей. Это я установил, изучая различные назидательные надписи на потолке, до которого было рукой подать — буквально. Некоторые из них были иллюстрированы различными рисунками, но, к сожалению, стиль их был весьма однообразен и напоминал работы Майи Березовской. Например, нравоучительное высказывание «Вот что нас губит» было снабжено пояснительными рисунками — что же, в конце-то концов, нас губит. Вот что: женская нога, пиковый туз, папироса, кинжал, бутылка вина. Среди всех изречений, касавшихся в основном женского коварства, выделялась надпись-крик, искусно и талантливо вырезанная на потолочных досках и исполненная в большом формате. Надпись гласила: «Прощайте, проклятые нары!»
Каждое утро мы втроем уходили на пристань, валялись там на сухих бревнах, смотрели на далекую полосу синих лесов за Двиной, на белую спичку церкви над ними, на серебряную от теплого осеннего солнца воду, на старые колесные пароходы, на буксиры с высоченными рубками, которые передвигали большие баржи с песком прогрессивным методом толкания.
Бывало, что Ленька, вдохновленный этой картиной мирного труда, сипловато вдруг пел «пароход плывет, Анюта». Но в основном они с Вовиком вспоминали «минувшие дни», победы и различные приключения. Не знаю, как Ленька, но Вовик гусарил вовсю.
— У нас было так, — говорил он, — весь семестр гуляем, как вольные казаки, на лекции не ходим, конспектов у нас нет, наступает сессия. Ну, степуха-то нужна, кому она не нужна? За ночь — понял, — за ночь берешь предмет — и назубок.
Вовику, по-моему, стало самому стыдно от такого беспардонного вранья, поэтому в конце тирады он вдруг стал проявлять склонность к честности.
— Конечно, — сказал он, — кроме исторической грамматики. Это ж страх! Третья мировая война!
— Ну?! — удивился Ленька.
— Без трепа говорю. Железно. Третья мировая. Вон рыжий, — Вовик кивнул в мою сторону, — еле сдал. Да и то по чужой шпаргалке. Ну-ка вспомни — «редуцированные гласные»! А? Жуть!
— У нас тоже, — понимающе подержал Ленька, — как получка, так все шофера пьяные. А один в прошлом году корову задавил. На газоне.
— Насчет пьянок ты мне не рассказывай, — живо откликнулся Вовик, будто каждый вечер валялся под забором. — Как степуху получили, так берем молдавское вино, на такси и в Серебряный бор. Вот заплываешь на середину Москва-реки с бутылкой, и там ее надо выпить и приплыть обратно. Тоже загвоздочка, понимаешь ли, будь здоров! Приплываешь обратно — только одними междометиями общаешься!
— Это верно, — сказал Ленька, — я вот когда в столярах работал, приходишь, с утречка махнул кружку политуры… чего, чего смотришь, точно говорю. На ведро политуры нужна пачка соли. Это я вам как столяр говорю. Ну вот, халат, стало быть, в тисках зажмешь, чтоб от верстака не отхиливаться, мастер идет, доволен, все на месте, на рабочих местах стоят. Ну а потом, конечно, домой волокешься, все ямы твои.
Подавленный ярким примером с политурой, Вовик шмыгнул носом, поскреб в затылке.
— А у меня — вот смех — как отец выпьет, так начинает Блока читать. Уж сколько раз мы ему говорили, чтобы хоть разнообразил программу, нет, читает одно. Помнишь, Лень: «Ночь, улица, фонарь, аптека, бессмысленный и тусклый свет…» Помнишь?
— А у меня батя, — сказал Ленька, — как выпьет, так идет к свиньям ночевать. Берет старую шинель, полушубок и в сарай. И матушке говорит: я — свинья.
— А у нас один студент пьяный в читалку пришел.
