Том 2. Проза и драматургия - [33]

Уже в мае мы возвращались с веселых весенних учений, с ликующих пространств, залитых бесконечным солнцем, под которым нестерпимо блестели льды на вершинах сопок, под которым неслись по могучим снеговым настам гусеничные транспортеры, а пехота, вольготно раскинувшись возле своих ручных пулеметов, рубала консервы. А какие стояли ночи! Свежий весенний мороз, как молодой зверь, вгрызался под полушубок. Загонишь второго номера на сосну, антенну подвешивать, он там сидит, бедняга, аж зубами щелкает от холода. Сам поставишь станцию на пень, сидишь по горло в снегу, вызываешь. Вот он, мой Отелло, на троечку слышно, да и за то спасибо! Придет офицер:

— Связь есть?

— Так точно, товарищ майор.

— Вот молодцы у меня ребята! Орлы! Ну-ка дай мне штаб!

Приставит он к уху трубку:

— Где же штаб? Что-то я не слышу!

— А вот он тоненькую дает настроечку, слышите?

— Э-э, да я вижу, вы не орлы, а голуби. А голубь — птица не военная. Нет, дорогой, ты эту музыку брось! Мне нужно, чтобы голосом можно было разговаривать. Вот так. Через час приду, чтобы связь была. А то у тебя здесь шум да треск какой-то. Ты уж ручки всякие поверти, чтобы связь была!

Но связь была, мы с Вовиком пробивались друг к другу через тяжелый заполярный эфир, через тысячи помех, неудобств, мороз и бессонницу. Связь была — и это главное. А раз так, то мы в прекрасном настроении возвращались домой на своем вездеходе, предполагая сегодняшней ночью в первый раз за две недели прикоснуться к простыне. Но за пятнадцать километров до города у нас кончилось горючее. Мы улеглись на наст у обочины дороги и стали поджидать какого-нибудь добряка. Через двадцать минут около нас остановилась машина.

— Что, связь, загораем?

Пока шофера договаривались, к нам спрыгнули два солдата.

— Махорочкой мы у вас, ребята, не разживемся?

— Есть малость.

Мы им отсыпали махорки.

— Телефонисты?

— Радисты.

— О, радистом служить законно! Вот, предположим, прешь ты по целине с ротным пулеметом, света не видишь, а радисту что? Залез в теплый фургон, Ташкент себе организовал и шумит в трубку: «Кухня, кухня, я — сачок, для настройки дай бачок!» Так бы весь век служил!

— Да знаешь ты! — сказал другой солдат. — У радистов тоже служба законная, не тебе, пню горелому, в ней разбираться! Это с вашей части, ребята, одного кореша в тюрягу засадили?

— Кого же это?

— Ну как же, не помните? Зимой, в Новый год, когда корпус на армию играли с привлечением авиации! А ваш какой-то кореш в самоволку деранул к своей коряге — и приказ о тревоге нам не передал! У нас-то, понятно, запасная связь была, порядок! А тот кореш восемь лет получил.

Мы с Вовиком переглянулись.

— Никакой коряги нет у этого радиста, — обиженно сказал Вовик, — он просто был в лирическом настроении и проявил халатность. И разгильдяйство.

— И сел, — сказал солдат.

— Да он жив-здоров и служит в нашей роте!

— Ну да, рассказывай!

— Я тебе точно говорю! — сказал Вовик.

Мы поехали дальше, но Вовик очень расстроился, особенно насчет коряги. Я тоже вспомнил эту огромно-глазую куклу Светку, так паскудно бросившую моего друга. Он сидел с края кузова, ни солнце его уже не радовало, ни последний год службы.

— Брось, Вовик, — сказал я, — не переживай. На срок службы не влияет!

Как ни странно, но этот банальный аргумент возымел действие на моего друга. Вовик повеселел, и когда с седьмого километра сразу стали видны наш фиолетовый во льдах залив, и трубы алюминиевого завода, как воткнутые спички с лилипутскими серыми дымками над ними, и квадраты дворов, и кубики домов, и просека железной дороги, которая уходила на сотни километров на юг, по лесам и скалам на юг, только белые вздохи паровозов, как семафоры на пути к теплым ветрам весны, — Вовик вскочил в кузове вездехода и заорал, как сумасшедший:

— На срок службы не влияет!

Его крик разбудил непрерывно дремавшего Прижилевского, который открыл затекший глаз, с трудом повернул к Вовику голову, украшенную обгоревшей в каком-то костре шапкой, и с хриплым выдохом сказал:

— Нет, Красовский, все-таки ты Моцарт со справкой!

Осенние учения

— Товарищ сержант, — сказал Шурик, — вы бы хоть какую-нибудь музыку включили. Там на частоте две тысячи четыреста есть хороший маячок. А то я засну!

Ишь ты. И частоту знает!

— Нельзя, дорогой, — сказал я. — Подходим к самому опасному месту. Чуть зазеваешься — все пропало.

— Я тебе лучше анекдот расскажу, — сказал проснувшийся Сеня Вайнер.

— Приезжает муж из командировки?..

— Да иди ты со своим мужем! Слушай: дежурный по части ночью совершает обход. Заходит в конюшню, а там дневальный, хлюмпало, — дрыхнет. Дежурный по части тихонечко берет со стены хомут и надевает его на дневального. Потом командует — подъем! Дневальный вскакивает со сна, глаза красные, понять не может. Дежурный спрашивает — ты что делаешь? А дневальный ему — чиню хомуты!

Шурик затрясся за рулем.

— Цены б тебе, Сеня, не было б, — сказал он, — если бы килограмм на сорок похудел!

— А ты, Шурик, про баб меньше мечтай, а то не туда заедем!

— Про баб мечтать дисциплинарный устав мне не запрещает. Я ж ведь силой не хватаю, а по доброму согласию. Вежливо и культурно. А чего? У меня почти на каждых учениях женские приключения бывают. Парень я хозяйственный, там полено расколю, там ведро поднесу, и на этой почве любовь возникает. Вот и сержант не даст соврать!