Том 2. Произведения 1909-1926 - [45]

Оглушен Сережа. Отскочив, он упал. Он лежит на земле, и кажется ему, что давит и рвет его свинья. Так несколько страшных мгновений… потом тихо подымается он, по привычке отряхивает штанишки, осматривается и видит вышедшую на шум Дашку. Он подбегает к ней, как всегда спешащий, и говорит ей с радостной гордостью:

— Дашка-Дашка… а я… а я смотрел!..

На Дашке фартук с «акулинками» — такой рисунок ситца, похожий на семя укропа, — упорно зовет это «акулинками» Сережа, и теперь он водит пальцем по фартуку и добавляет успокоенно, забывчиво:

— Акулинки.

Вечером варили кашу в саду.

— Кашу!.. Ах ты господи!.. — смеялся, бил в ладоши и у всех виснул на руках Сережа.

— Ка-шу!

Это была не та каша с молоком, которую он ел часто, была эта большая каша, в большом черном котле, и называть ее нужно было длинно, протяжно: ка-а-ша.

Огонь. Красный, желтый, трещит стружками, фукает.

— Ф-фу, ф-фы… ну, смотри!

Показал на него пальцем и стоит, очарованный.

Беседка направо в кустах. Была белая беседка, а теперь, как…

— Дашка, как голуби!.. Смотри: как голуби!

— Какие голуби? Заболтал!

— Там! — машет Сережа в сторону рохлинского сарая и повторяет упорно: — Голуби!

Это — сложно: голуби тоже белые; выпускает их старый Рохленко на заре, когда окна в его доме горят, и вот… голуби тогда тоже горят.

Дашка суетится около огня: моет пшено и шумно выплескивает ополоски в кусты.

— Дашка, — говорит Сережа; он вспоминает, как кричит на нее мама, теребит Дашку за платье и добавляет твердо: — И вечно ты колготишься попусту, Дашка.

Отошел к стороне Прокофий, вынул из кармана маленькую бутылочку, постучал об нее ладонью, запрокинул голову и булькает. Вот опять подошел к огню и жует корку.

— Ты что там делал, а? — спрашивает Сережа, хитро щурясь.

— Ты, Сереженька, маленький, этих делов не понимаешь, — полный добродушия, отзывается Прокофий; он чистит картофель, и Сережа карабкается к нему на спину, мнет обеими руками прочную жесткую шею и то и дело спрашивает над самым ухом:

— Нет, ты что там делал, скажи?.. Скажи, ну?

— Не балуй, — говорит Прокофий. Пахнет от него крепким потом, кумачовой рубахой и еще — как скатерти пахнут.

Очень весело. Нет ни папы, ни мамы. Они в комнате, с ними гости: дядя Иван Николаевич, седой-седой, и тетя Марья Ивановна, седая-седая.

— Бум-бум-бурум-бу, — поет и кружится, как турухтан, Сережа.

Вот Дашка плеснула из миски на рубаху Прокофия — черное пятно на красной рубахе. Вскочил Прокофий, бьет Дашку по спине ладонью.

— Ты зачем? Не смей! — кричит Сережа.

Но Дашка хохочет, и хохочет за ней Сережа, подвизгивая и притопывая каблучками.

Очень весело.

— Кто там в кустах?.. Это кто там в кустах? — отчетливо спрашивает Сережа, потому что есть кто-то в кустах: шуршит и белый.

Сережа отвел руки назад, вытянул шею, пристально смотрит: Васька.

— Васька?

Васька присел, приник. От костра на него ползет дым, розовеет белая рубашка. Он только что перелез через забор, но еще не знает хорошо, можно ли здесь, или нет, и, как хитрый щенок, прикорнул пока на авось, и торчит около, и косит глаза.

— Васька? — опять спрашивает Сережа.

— А это и вовсе не Васька, — говорит добродушно Прокофий, чистя картошку.

Ползут из-под ножа шкурки, точно стружки. Дашка режет сало; сало ложится розоватыми ломтиками на синюю тарелку. «Дай мне», — хочет сказать ей Сережа, но забывает, потому что Васька.

Вверху темно: там небо — далеко; сбоку, справа — мелькает беседка, а за нею дальше темно и далеко; слева — кусты, в них Васька, и потом темно.

Васька присел так, что колени вровень с лицом; картуз нахлобучил, то видно лицо, то нет; занесет его дымом — не видно, отнесет дым, осветит его — Васька.

— Ты зачем, Васька? — спрашивает Сережа.

Смотрит веселыми глазами Дашка на Прокофия, на Ваську, на Сережу и говорит:

— Вовсе это не Васька!

— Это Петька, — добавляет Прокофий, — ты разгляди.

А Васька сидит, как сидел, не шевелится, колени подняты, картуз спущен на глаза, а вверху дутой… Как же Петька?

— Васька! — громко вскрикивает Сережа.

Молчит Васька.

— Васька!.. Ну, смотри…

Сережа удивлен, растерян. Ведь это Васька. Картуз у Петьки новый, синий, и Петька больше, и Петька — Петька, а это — Васька.

— Ну, Васька же, ну, смотри!..

Молчит Васька.

И вот уже не весело, и от огня пятится Сережа и сдвигает бровки. Смотрит на Прокофия, на Дашку…

— Ты ему скажи: Петька, он и отзовется, — говорит Прокофий.

Дашка отвернулась, молчит, шевелит локтями.

Трещат стружки не так, как прежде, а тихонько, чуть-чуть.

— Петька? — несмело зовет Сережа.

— А? — громко откликается Васька и поднимает голову.

Васька!.. Ведь видно, что Васька!.. Ведь это Васька!

— Васька! — вскрикивает Сережа.

Но опять уткнул голову в колени Васька.

— Ты слепой стал, что ли? — серьезно говорит Дашка. — Петьку не узнал?.. Ты подойди поближе.

— Вот чудной, — качает головой Прокофий, — заладил одно: Васька!

— Петька! — робко зовет Сережа.

— А? — опять откликается Васька.

— Ну, Васька же… ну, смотри… — шепчет Сережа.

Он глядит на него, на Прокофия, на Дашку… Другая Дашка, другой Прокофий… Это, должно быть, не Прокофий, и это не Дашка… От костра по их лицам пляшут красные пятна, и лица не те, глаза блестят, носы длинные, от носов по щекам черные полосы.