Том 2. Произведения 1909-1926 - [109]

— Как это «не хочу»?.. — подняла от полу голову мать.

— Не хочу и все… Была охота!.. Тебе какая польза от того, что ты училась?..

— А вот я возьму лозину, да лозиной!

Почему-то именно так стала говорить в последнее время Ольга Михайловна, и Мушка раньше удивлялась, откуда она это взяла, но теперь она будто говорила сама с собою и не заметила этого. Она спросила:

— Вот умер Колька… и все?

— Что «все»?

— И больше ничего?.. И ему ничего уж больше… Как же это?..

— Что же ему еще?.. Что ты? Бредишь?

— Все-таки что-нибудь нужно бы… И с Павлушки никто не спросит?.. Ведь он все равно, что убил!

— Я тебе сказала: иди, решай задачу!

— Не хочу… Я после… И никому до этого нет дела!.. Вот страшно!

— Он был слепой… и глупый…

— Значит, таких можно убивать? Я, положим, читала в истории, — был такой народ… больных детей бросали со скалы вниз… и разбивали об камни…

— Тут с Павлушки спросить, — с мальчишки несчастного, а папу убили в поезде, — с кого спросить?..

Ольга Михайловна домела пол и выпрямилась и обернулась лицом к Мушке. Лицо это светилось изнутри, и Мушка почувствовала, что ее собственное лицо теперь светится именно так же.

— Вот и папу тоже… Убили папу, и никто за это не ответит… И никому, никому это не нужно… И мы скоро забудем.

— Не теряй зря времени и не болтай, чего не понимаешь… Садись заниматься!..

— Вот, — не понимаю!.. Я не понимаю, а ты понимаешь? Я тоже хочу понять!.. А ты объясни!.. То говорили: «Грех, грех», — а то кругом убивают, и никакого греха…

— Потому что не с кого спросить… И некому спросить, понимаешь?.. Некому!.. А со временем спросят…

— И за папу?.. Разве кто-нибудь будет узнавать, кто его убил?.. И, может быть, кто его убил, этого даже не видел… Папу ведь ночью убили… Конечно, не видел!.. Просто, стреляли в поезд, а совсем даже не в папу…

— И все-таки он ответит!.. Когда-нибудь ответит…

— Мама, а ты знаешь… Ты помнишь, как мы с тобой ехали с завода, и ты боялась, как бы сыпную вошь не схватить?.. Помнишь, я с тебя снимала, а ты с меня?.. От сыпной вши сколько народу погибло? Миллион?.. Значит, сыпная вошь за это ответит? Ура!.. Вошь ответит!.. Кому же этот вшиный ответ нужен?..

— Ты на какой задаче остановилась? — взяла Ольга Михайловна задачник с книжной полки.

— Я не хочу, — скучно отозвалась Мушка. — Подумаешь, — пятью пять — двадцать пять… Очень просто… А на самом деле так никогда не бывает…

— Как это не бывает?.. Ты что это сегодня мелешь?

— Так и не бывает!.. Никогда и нигде!.. И никто ничего не знает!.. А тоже все суются… Пятью пять!..

— Не будешь пятью пять знать, тебя любая торговка на базаре обсчитает… Ну-ка, доставай бумагу… И карандаш твой где?.. Вот этот огрызок?.. А куда же делся новый?..

— Потеряла…

— Смотри!.. Я возьму лозину!.. Сейчас же найди!..

Карандаш долго не находился, но и потом, когда Ольга Михайловна нашла, наконец, его в корешке истории Трачевского, Мушка только стучала им по своим резцам и гневно глядела на задачник. В задачнике требовалось узнать, сколько купец заплатил за столько-то сот аршин черного, синего и зеленого сукна, по таким-то ценам за аршин, а Мушка говорила презрительно:

— Тоже еще!.. Пишут о том, чего нигде не бывает!.. Сук-но-о!.. А если это — французский купец, так бы и писал: французский…

Потом пришла за бутылкой молока аккуратно через день подымавшаяся с берега старушка, Марья Семеновна, вдова дивизионного врача. Старушка была древняя уж, — нос целовался с подбородком, — но назойливо речистая и говорила все об одном.

У нее был небольшой домик на берегу, — она и сейчас в нем жила, — но он был продан ею маркитанту белых, какому-то болгарину Петрову за много миллионов, незадолго до конца Врангеля. У нотариуса совершив купчую, покупатель там же, в конторе, отсчитал и передал ей миллионы и даже чемодан, в котором их привез; но потом уехал на «Кагуле» с армией белых, и вот уже два года почти не было о нем слуху.

Деньги даны были им разные, какие тогда ходили: и «правительства юга России», и керенские тысячерублевки, и донские, и даже царские пятисотки, — но всего только четыре штуки… И теперь старушка полна была страхов и опасений.

Деньги, лежавшие все в том же чемодане у нее в укрытом месте, уже давно, через неделю после очищения Крыма Врангелем, перестали что-нибудь стоить; однако ей все казалось, что их украдут. Опасаясь воров, она опасалась и переселяться из своего бывшего дома куда-нибудь в город: разберут соседи по дощечке, и не будет дома совсем. Конечно, дом не ее теперь, а болгарина Петрова, который его купил. Однако болгарина этого нет и в помине, — может быть, умер, — и тогда дом остается за нею. Конечно, она продала его только потому, что боялась большевиков; все равно, — придут и отнимут. Однако она ведь не знала, что таких маленьких домов не отнимают, иначе не продала бы. Наконец, болгарин Петров, если он жив и вздумает приехать, чтобы ее выселить из дома, должен понять, что если бы она не жила в доме, то от него не осталось бы и следа…

Но главная забота были деньги в большом чемодане из клеенки. И всякого из благонадежных, кого она встречала, спрашивала она сюсюкающим шепотком: — В какой цене теперь керенки и донские?.. Я отлично знаю, что их скупают, только мне надо знать, почем?..