Том 2. Повести и рассказы. Мемуары - [265]

— Вы всё шутите! — угрюмо бубнил Антик. — А я дело говорю. Лето здесь просидим — разбогатеем! А что насчет оружия, так это ерунда. Я слетаю обратно на заимку и приволоку пару винтовок и револьверов. У меня есть. Дорогу теперь я знаю.

— А что, господа, — стал мечтать и я. — Идея, в общем, недурная. Земля здесь как бы ничья, не русская и не китайская. Оснуем здесь собственное государство. Этакий буфер. Черт его знает, что будет через год или два, может быть, мы кому-нибудь и понадобимся, и нас признают?

— Ну вас к черту! — не выдержал Степанов. — Жратвы почти нет, табак на исходе, а они утопии сочиняют. Не люди, а именно ночные пантофли. Спать!

И мы прекратили нашу болтовню.

А на другой день тайга стала редеть, и мы увидели в долинках первые участки обработанной земли.

Вот и маленькая деревушка, населенная, как после оказалось, корейцами и китайцами. Мы входим в первую же китайскую фанзу, сбрасываем на кан свои котомки и, показывая деньги, требуем у хозяина, чтобы он нас накормил чем-нибудь горячим.

Какое наслаждение испытали мы, растянувшись на теплом кане! Но едва хозяин фанзы сварил нам суп из курицы и мы успели утолить свой голод, как в фанзу входит задрипанного вида китайский полицейский с саблей на поясе и начинает на нас визгливо орать. И затем объявляет нам, что мы им арестованы.

V

У китайских полицейских имелось одно прекрасное качество: с ними можно было торговаться. Имея представление об этом и зная, что нам придется откупаться, мы и не очень волновались.

Накричав на нас и даже помахав перед нами собранной в кольцо тонкой и крепкой веревкой, какая в Китае употребляется на предмет скручивания за спину рук преступникам, представитель местной «полизы» величественно удалился.

Мы переглянулись.

— Ну вот, — захныкал Хомяков, — шли, шли и пришли!

Екнуло сердце и у меня.

— Как бы обратно к большевикам не отправили!

Степанов молчал. Лицо мичмана скривилось в презрительную усмешку.

— Полноте, эспада, — засюсюкал он. — Верьте моему слову — до самой смерти ничего не будет. Эй, ходя, обратился он к хозяину фанзы. — Шима конходи? Хо. пухо ю?

— Пухо мэю! — спокойно ответил китаец. — Его полиза есть. Его мало-мало чена хочу. Ваша давай, его ваша пускай.

На наше счастье хозяин фанзы, видимо, живший раньше в Приморье, оказался немного говорившим по-русски.

— Видите, господа, — удовлетворенно заметил Гусев. — Раз с этим полицейским можно будет вступить в переговоры, значит, можно и договориться.

И, подтверждая слова мичмана, ходя сказал:

— Его, полиза, хочу лошаку купить. Ему чена шибко надо!

И опять на нас нашел страх: полицейский мечтает о покупке лошади. Лошадь, наверно, стоит не менее пятидесяти рублей. Если мы дадим ему эту сумму, то с чем сами останемся, как пойдем дальше? Ведь без денег в Китае нам и корки хлеба не дадут.

Но тут в фанзу вошло новое лицо.

Это был кореец, по-корейски он был и одет; лицо у него было интеллигентное, глаза умные. Вообще вид он имел симпатичный.

— Здравствуйте, господа! — на чистейшем русском языке обратился он к нам, бегло, но внимательно оглянув нас. — Кто такие? Белые?

— Да, да! — обрадовались мы. — Мы белые офицеры, бежавшие из Владивостока. За что нас хотят арестовать и связать?

— При вас есть какие-нибудь документы?

— Конечно! — и мы, достав из карманов, протянули вошедшему наши владивостокские паспорта с проштемпелеванной на них пометкой: «Бывший белый комсостав».

Кореец взглянул на паспорта, и, видимо, наличие их у нас его удовлетворило.

Теперь и он решил представиться нам:

— Я, господа, — сказал он, — тоже, как и вы, православный. И даже, если хотите, — духовное лицо: я был служкой у владивостокского архиерея и до недавнего времени жил на архиерейской даче на Седанке…

Затем он сказал:

— Я человек тоже белых убеждений, большевиков не терплю, понимаю ваше положение и от всего сердца хочу помочь вам.

— Ради Бога, помогите! — завопили мы хором. — Ведь это черт знает что такое: шли, шли, столько натерпелись, и вдруг — на тебе, нас хотят связать и куда-то к черту отправить. Выручайте!

— Выручу! — успокоил нас бывший монах. — Не волнуйтесь!

Дело в том, что этот китайский полицейский солдат, конечно, жулик и мерзавец, но это в данном случае вам даже на руку. Ибо окажись он случайно честным служакой, его долгом было бы действовать по инструкции — то есть вас как лиц, не имеющих документов на проживание на территории Китая, задержать, связать и отправить в город Хунчун, в распоряжение высших полицейских властей. Но этого не будет, вы сумеете от него откупиться…

— Но мы уже слышали, что он хочет приобрести лошадь и, значит, потребует с нас столько денег, сколько мы дать не в силах. Мы очень бедны.

— Мы будем торговаться.

— А если он не согласится?

— Согласится! Ведь ему выгодно хоть что-нибудь получить, чем ничего. Китайские полицейские народ практичный, коммерческий.

Затем в фанзе появляется та же самая «полиза», но уже без угрожающих жестов и визгливых криков. Даже страшная веревка теперь мирно висит, засунутая за кожаный пояс.

«Полиза» садится рядом с нами на кан, и мы мирно принимаемся за совершение не совсем обычной «коммерческой сделки», причем цена нашей свободы приравнивается к стоимости какой-то «лошаки», о приобретении которой, видимо, давно уже мечтает этот полицейский.