Том 2. Повести и рассказы. Мемуары - [266]

Полицейский говорит, что он получает очень малое жалование и на него существовать никак не может. Ему нужна лошадь ибо тогда с ее помощью он тоже обзаведется хозяйством а потом женится и станет счастливейшим человеком. Он делает жалкое лицо, в отчаянии бьет себя ладонью по коленке, вообще ищет к себе сочувствия.

Мы это сочувствие ему выражаем, мы говорим ему комплименты — «ваша люди хо!» — в подтверждение этого поднимаем вверх большие пальцы. Мы успокаиваем его, мы уверяем, что его будущее блестяще, что он, в конце концов, и «лошаку» себе купит, и заведет красивую, сильную мадам, которая народит ему кучу детей, и все они будут «сеза», мальчики.

Так мы мило беседуем; полицейский — остерегаясь назвать сумму, которую он хочет получить с нас, мы — спросить о ней. Но наконец все-таки выясняется, что «лошака» стоит шестьдесят рублей и что полицейский был бы счастлив, если бы мы подарили ему за нашу свободу эту сумму — по двадцать рублей с человека.

Мы ахаем и приходим в ярость. У нас нет этих денег, — говорим мы, — и мы не можем их дать. Беседа обрывается — от мирного дружественного характера не остается и следа. Полицейский вскакивает с нар, вскакиваем с нар и мы. Полицейский выхватывает из-за пояса свое сакраментальное вервие. Мичман Гусев протягивает ему руки.

— Вяжи, вымогатель! — кричит он. Вяжи благородного российского моряка, пей нашу кровь!

Антик шепчет мне на ухо:

— А не пырнуть ли, Арсений, этого подлеца в пузо финским ножом? Фанза крайняя — мы успеем убежать в тайгу.

Словом, дела принимают самый мрачный оборот.

Но тут в нашу прю вмешивается кореец. Он говорит несколько слов по-китайски разволновавшемуся «полизе», он обращается к нам со словами:

— Господа, успокойтесь! Не надо шуметь и волноваться.

Затем он берет под руку Степанова и, с другой стороны, полицейского и уводит их из фанзы. Через пять минут кореец со Степановым возвращаются в фанзу. Художник объявляет нам:

— Господа, полицейский решил удовлетвориться десятью рублями, по два с полтиной с рыла. Надо дать, чтобы отвязаться.

Мы соглашаемся — и инцидент оказывается исчерпанным.

Здесь же, за двадцать рублей, при содействии всё того же бывшего архиерейского служки, оказавшегося нашим благодетелем, мы нанимаем проводника-корейца, который при условии, что деньги ему будут заплачены тут же, то есть выданы вперед, соглашается провести нас до самого городка Санчагоу.

Той же ночью проводник, оказавшийся порядочным старцем, принимая меры к тому, чтобы мы покинули селение скрытно, неслышно выводит нас из деревушки, и через несколько минут мы снова оказываемся в глухой, мрачной тайге.

Наш проводник-кореец идет впереди. Видимо, хорошо зная дорогу, он скоро вывел нас на тропу и повел по ней.

К рассвету мы подошли к одинокой корейской фанзе, где нас любезно встретили и предложили провести остаток ночи. Утром мы здесь поели горячей похлебки из каких-то корешков — ни признака обычных овощей! За нее с нас, однако, содрали две иены. И мы снова отправляемся в путь.

Шли пять дней, ночуя в лесу у костра, и самым мучительным в этом пути было преодоление неглубоких, но быстрых речек с дном, заваленным большими круглыми камнями, отполированными сильным течением и покрытыми слизью. Кое-где от камня до камня были кем-то иногда брошены бревна, столь же скользкие, как и камни. Где длины бревна не хватало, приходилось прыгать с камня на камень, рискуя каждую минуту оступиться и оказаться по пояс в холодной воде.

Вначале эти переправы нас забавляли. Мы подтрунивали над неудачными прыжками своих спутников, вдруг при падении в воду поднимающих фонтаны брызг и затем с чертыханием и проклятиями продолжающих путь на другой берег — нечего терять! — уже по пояс в воде.

Идет передо мной Степанов. Прыгнул с камня на камень удачно. Приостановился, посмотрел вправо, влево. Художнический взгляд его профессионально отметил красивое место пейзажа:

— Посмотри-ка, Арсюша, вон на ту елочку. Как чудесно она отразилась в воде. Эх, нет с собой красок!..

Я ему:

— Ладно, ладно, прыгай дальше!

— Сейчас. Всё равно спешить некуда. Никто нас на том берегу на именинный пирог не ждет.

Крики сзади:

— Сашка, не мечтай, черт! Задерживаешь всех!

— Сейчас, говорю. Дайте полюбоваться природой!

Саша ловчится и прыгает на другой камень. И — ух! — срывается в воду. Фонтан брызг и степановские проклятия:

— Зачем, дьяволы, кричите под руку!..

— Не под руку, а под ногу, дорогой! — хохочу я и тоже сваливаюсь в воду.

И холодно, и досадно, и все-таки весело. К тому же тепло — быстро обсохнем.

Выбираемся на берег и, если время подходящее, начинаем кипятить воду для чая, варить кашу.

Наши припасы тают с ужасной быстротой, хотя мы и подкупили еще кое-что в деревушке, где встретились со снисходительным «полиза». Аппетит у всех у нас — поражающий, и хотя мы и говорим об экономии припасов, но едим как и прежде.

Меньше всех нас ест наш проводник, корейский старикан, ни слова не говорящий по-русски. И не потому, что бы он стеснялся или деликатничал, нет, он по дороге всё время жует какую-то траву и, видимо, пусть хотя бы на треть объема своего желудка, но все-таки ею насыщался. Алчный Антик попробовал было последовать его примеру и тоже стал кушать ту самую травку, приятную на вкус и с мясистым стебельком, но европейское пузо его не выдержало подобной закуски, и к вечеру он поплатился за это…