Том 2. Последняя комедия. Блуждающее время. Рассказы - [59]

Танечка даже глотнула слюнку:

— Я чувствую, что вы говорите правду, истину. Так вот какая я буду… Непостижимая себе…

— Обычная история, — поддакнул Орлов. — И не пытайтесь проникнуть. Не дай бог… Кстати, могу вас поздравить: вы дали мне там один очень полезный совет… Я им непременно воспользуюсь… Когда меня здесь не будет.

У бедной Тани даже появились слезы на глазах, но волосы, казалось, чуть-чуть встали дыбом.

— Таня, не переживай из-за непостижимости себя… Не переживай, — быстро проговорила Марина и сжала ее нежную ручку.

Павел обалдело молчал, думая. Квас не пил.

— О, я порезался тут, — вдруг сказал Орлов и показал руку, из которой небольшой струйкой текла кровь. — За гвоздь задел. Ничего.

Таня была потрясена этим не меньше, чем намеком о себе, «будущей»: как, у Орлова есть кровь, и она течет?! Она с диким недоумением посмотрела на руку и потом на лицо Орлова. Марина расхохоталась. Орлов улыбнулся. Кровь перестала течь. Павел по-прежнему цепенел.

— А мы совсем забыли нашего юного друга, — обратился Орлов к своим гостям. — Чую я, вы из-за него ко мне приехали? Что случилось?

Павел взял себя в руки и все подробно рассказал. Орлов расхохотался так, что еле удержался на стуле. И, наверное, минут пять потом хохотал, не унимаясь.

— Вот угораздило вас, беднягу, в этакую ловушечку, молодой человек, — наконец выговорил он. — Извините, в связи с этим я вспомнил один эпизод из моей одной очень отдаленной жизни… Весьма тайно-забавный… Со значением… Потому и хохотал так долго.

— Мне было не до смеха, — вставил Павел. Орлов немного поостыл.

— Дети вы, дети, — сказал он, опять отпив кваску.

— Ну ладно, — он махнул рукой в сторону Павла. — Что вы переживаете: вы же остались живы и вернулись. Если б застряли, было бы хуже.

— Я не могу понять! — вдруг закричал Павел. — Как может сохраняться прошлое не в виде проекции, тени, а в живом физическом виде?!! Как это может быть?!! Моя мать умерла, и, значит, в то же время она осталась жива, пусть и в прошлом? Она живая и мертвая одновременно? Или это не она, а кто-то другой в ее теле!! У меня ум раскалывается, я не могу жить так больше!

Павел даже стал топать ногами, сидя.

Орлов отрезал ему черного хлебца, намазал маслом, посыпал солью и сказал:

— Съеште. Вкусно. По-деревенски. — Павел ел.

— Удивляюсь я людям, — развел руками Орлов. — Ну так, слушайте. Здесь и понимать нечего. Это просто реальность, относительная, конечно, как и все в этом мире полуиллюзий, — но бывает, и все. Это надо принимать как есть. Вы же пытаетесь объяснить то, что по принципу вне человеческого разума, вне понятий и концепций, вы пытаетесь объяснить то, что объяснить полностью на таком детском уровне невозможно. Отсюда и ощущение краха… Конечно, можно и по этому поводу легко воссоздать какое-нибудь приличное объяснение, но к действительности это будет иметь весьма вялое отношение. То, что вы увидели — просто есть, и все. Понимать такое — то же самое, что топором рисовать китайские миниатюры… плюньте вы на свои ум, тоже мне сокровище, это просто маленькое приспособленьице. Забудьте об уме. Есть ведь такое помимо вашего ума… огого-го-го! — и Орлов даже как-то дико произнес это «ого-гого!», так что Павел испугался.

— Мне и говорить на языке ума тошно, — добавил Орлов. — Но уж ради вас…

— Вспомните, наконец, моих гостей, — продолжал он, — сегодняшних. Увидев меня, пусть в виде пустоты, они пляшут, иногда рвут на себе волосы, прыгают, древние былины поют — никому не известные, кстати, включая и их самих, естественно… Почему они так? Да если бы они это пытались понять или объяснить, я бы их прогнал. Они именно и не пытаются понять, но, увидев мою пустоту, прыгают, вопят, ползают, открывают в себе свои миры… Вам прыгать не надо, но ум свой не тревожьте зря.

Павел вдруг просветлел.

— Он согласен, — добавила Марина.

— А дьявола-то вы… как?! — вдруг выпалил Павел.

— Опять за свое, — удивился Орлов. — Неужели не надоело?.. Да знаю я его, знаю. Ну и что?.. Как его не знать, когда он везде… Князь мира сего… Один даже вот тут, на вашем, Павел, стуле сидел, условно говоря. Быстро сбежал. Они меня боятся. Не выносят, — задумчиво, и даже с огорчением, заключил Орлов. — Власть у них маленькая, Павлуша, как у слонов в джунглях. В своей сфере они сильны, даже очень. Но вне отведенного им региона — они ничто. Нашли кого бояться, никаких подлунных бездн у них нет. Люди и то — выше, интересней бывают по своей скрытой природе. Драчливы они к тому же, с неземными комплексами, и вообще, на мой взгляд, смешные существа. Метафизически, может быть, негодяи, не спорю… Хотя и их понять можно. Но вы меня отвлекаете всякой ерундой… Из-за вас, Павел, в какой-то быт уйдешь. Вы еще русалок вспомните…

Марина с каким-то совершенно потусторонним нетерпением перебила его:

— Григорий Дмитриевич, вы вот спросили, люблю ли я вас?! Как это можно понять?

Гриша медленно повернул свою почти бычью по огромности голову к ней и проговорил, вздохнув:

— Ну, наконец-то! Вот это уже серьезный разговор. Так вот, послушайте, Марина. Если бы вы сказали, что любите, это означало бы, что вы принимаете меня не за то, кто я есть. Это было бы очень печально, потому что еще означало бы, что я ошибался в вас. К счастью, вы так не ответили… Меня нельзя любить, Марина, потому что любить можно только то, что относится к бытию, к жизни, проще говоря, к тому, что существует. А я, Марина, далеко, далеко ушел от всего этого, от всего, что есть, хотя как будто я тут… Ты вот, Таня, — Орлов взглянул на Самарову, — себя любишь, я имею в виду, твое высшее Я, вечное Я, ибо Бытие в нем… Да, да, ты любишь Себя, и ваш Буранов этому учит, и хочешь к Себе прийти… А я, Таня, ушел от Себя, далеко, далеко… Меня нет, кого же тогда любить?