Том 2. Последняя комедия. Блуждающее время. Рассказы - [58]

— А ты меня любишь, Марина? — вдруг спросил Орлов, резко и безотносительно, даже не глядя в ее сторону.

— Кого — «тебя»? Кого? Кто ты? — Марина выговорила все это быстро и тоже резко.

Спиридон — то ли от страха, то ли от неожиданности — соскочил со стула и упал. Но взгляд снизу был острый, направленный на Марину.

— Хорошо сказала девочка, хорошо, — также отсутствующе ответил Орлов.

— Мы виделись последний раз… — выпалила Таня.

— Во сне, — поправил ее Орлов.

— Григорий Дмитриевич! — внезапно вмешался, покраснев, Павел, который после первого шока (дескать, попал на тот свет) стал приходить в себя. — Все, что здесь происходит — очень напоминает надругательство над разумом человеческим. Это замечательно, давно пора! Эта, своего рода, инициация.

— Ну есть над чем подсмеиваться, — возразил Орлов и даже улыбнулся, но улыбка его была, как на луне. — Разум, ну и что? Это то же самое, что надругаться над мышью. Бог с вами, молодой человек. Гораздо жутче надо смотреть. Вот Марина это знает…

— Мы к вам по делу, Григорий Дмитриевич, — заметила Марина.

— Думаю, что да. — Орлов наклонил голову. Глаза его, большие, ошалело-потусторонние, смотрели в никуда. — Тогда, Спиридон, вставай с земли, собирай своих, завтра продолжим. Страх перед пустотой опять прогонять будем… А мы пойдем в горницу.

Прежние гости послушно исчезли, а новые, Марина с Таней и Павлом, пошли в горницу.

Выл ветер, но очень осторожно, боязливо; облака на тускнеющем небе неслись быстро, образуя какие-то фантастические лица и фигуры на небе, которые тем не менее быстро распадались.

Но, когда вошли в горницу, стало уютней. На столе квас, хлеб, яблоки. Забывая о безумии, гости расселись, как бы вокруг Орлова.

— Кваском-то угощайтесь, обидите, — скромно сказал Григорий Дмитриевич.

Марина хихикнула. Налили все с удовольствием. Квас пили словно какое-то небесное пиво, чуть ли не как амброзию, но немного протухшую к концу времен.

— Что вы с ними все-таки делаете, Григорий Дмитриевич, с этими милыми людьми, которых вы только что видели? — спросила покрасневшая от мыслей Таня.

— Да вреда им никакого, — добродушно ответил Орлов. — Я их просто трансформирую на время. И восприятие, конечно, тоже. Посидят они пред пустым креслом или еще как — и другими становятся. Но когда домой возвращаются — почти как все становятся. Они у меня тихие, работящие, все это им идет на пользу.

— Зачем? — коротко вырвалось у Марины.

— Да отдых это, Марина, отдых. А у них-то, во время этих трансформаций, стены этой пещеры, люди Вселенной ее называют, что ли, да?., расшатываются: то смерть свою высшую увидят, то небывалый мир, то спляшут… Это ли не на пользу — чтоб не протухали и не думали о себе много. Чтоб расшатались чуток, живей стали. И для смерти ихней и для жизни — это хорошо. Они сами лезут ко мне: быть хотят немного иными. А мне что — я могу в этом помочь. Это не вредно даже для кошек. Но они и в обычной смерти и жизни от этого веселей становятся. Такая уж у них всех натура. Один Спиридон иногда отбивается: бегун он. Бегает по всей Рассее, от одной загадки к другой. А загадки на каждом шагу. Милые они детки, это правда, Тань.

— Григорий Дмитриевич, вы вот сказали, что видели меня во сне, — опять раскраснелась Таня.

— Да я пошутил, Танюша, пошутил. Не во сне я тебя видел, а наяву, в действительности, но в далеком мире, таком далеком, в смысле пространств и времен, что и сказать я тебе не решаюсь: испугаешься еще… А я пугать не люблю, хотя люди меня пугаются, но я от страха этого лечу. Ты и сейчас там, Таня, а по человечьему раскладу и пониманию — только еще будешь там. Но не скоро, ох, не скоро, Танюша…

— Да… а где же? — нелепо пробормотала Таня.

— А, Танюша, голосок твой задрожал, — хмуро прохрипел Орлов. Глаза его огромные слегка улыбнулись. Он посмотрел отвлеченно на нее. — Вот ты какая здесь. А там ты будешь совсем другая. Другая, дочка, другая. Ты даже и вообразить сейчас не сможешь, какая ты будешь. Воображение рухнет, и не представишь. Вот так, — добродушно закончил он.

Таня смутилась не то от страха, не то от радости.

— Не бойся, не бойсь. Ты же бессмертная, чего тебе бояться. Не утка ведь… Пей, квасок-то, пей.

— Что в нас вечно, ее Юрий Николаевич учит, — улыбнулась Марина, разряжая ситуацию. — И меня когда-то кто-то учил…

— О, Буранов — это настоящее, — развел руками Орлов и выпил кваску. — Правильно учит. Как же без вечного. Срам один жить без Абсолюта. В пылинку превратишься, черти, и те засмеют, — чуть даже с жалостливой интонацией, но не без потусторонней иронии проговорил Орлов.

— Мы не раз Буранова спрашивали о вас, Григорий Дмитриевич, — сказала Марина. — Но на этот вопрос он все время молчит.

— Хорошо молчит, хорошо, — ответил Орлов. — Недаром говорят, что слово — серебро, а молчание — золото. — Человеческие выражения на его лице мелькали и исчезали, как тени.

— А о чем же вы говорили со мной там, то есть бог знает где? — собралась с духом Таня. — Если можно так выразиться…

Орлов остолбенело и серьезно на нее посмотрел.

— Но это же передать невозможно! Вы что, Таня? Там все иное. Не мечтайте о том, что вы говорили там. Для вас же лучше будет…