Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы, 1917-1932 - [46]

Ослики топают гулко.

В окнах — вечерний уют…

Перед знакомой харчевней

Жареный, плотный кабан.

Сладок под аркою древней

Вялый мускатный дурман!

<1928>

«Школа Дианы» *

Ты видел ли «Школу Дианы»

На вилле Боргезе, мой друг?

Девчонок взволнованных станы,

Стремительность бедер и рук…

Стрела, зазвенев, пролетела,

Свергается горлинка ниц,—

Еще в напряжении тело

И жаден восторг учениц…

Диана застыла в сторонке,

Над строгим челом — полукруг.

Вдали на холме две девчонки

Борьбой услаждают досуг.

Внизу беззаботные дети

В потоке, прозрачней стекла,

О всем позабывши на свете,

Полощут нагие тела.

____

В сбоку сквозь пышную зелень

Крестьянская жмется чета:

Прокрались из горных расщелин,

Приникли и смотрят… Мечта?

Под вечер в далекой деревне

Средь круга неверящих глаз

Польется в притихшей харчевне

Взволнованный, странный рассказ.

<1928>

Фонтан на Monte Pincio *

Над плетеной постелью мать склоняется в тревоге,

Никого вокруг. Пора…

Тростники средь водоема низко кланяются в ноги,

В небе алая игра.

Мальчик в мраморной корзине так беспечно поднял ножки,—

Мир не страшен для него:

Старый Нил, как мать, качает и урчит нежнее кошки.

Пусть качает… Ничего.

Но она… Своей рукою оттолкнуть младенца сына?

На устах — безмолвный крик.

Стан, как каменная арфа. Бог не слышит, даль пустынна.

Колыхается тростник.

____

Сюда болтливые гиды

Не водят заморских гостей:

Об этом скромном фонтане

До них не дошло вестей…

Но как хорошо на закате

Сюда прийти одному,—

Смотреть на бессмертный город,

На даль в стоцветном дыму.

Смотреть, вспоминать и думать…

Закат, как пламя костра;

О скорбная мать Моисея!

Сегодня — ты наша сестра.

<1928>

ИЗ ЗЕЛЕНОЙ ТЕТРАДКИ *

Не по адресу *

Когда советский лжепиит,

Подкидыш низменной рекламы,

В кафе берлинском нахамит

И разорвет жакет у дамы,—

       Для европейских трезвых глаз

       Грязней свиньи такие франты,—

       И слышишь триста первый раз:

       «Mein Gott![8] Ах, эти эмигранты!»

Взяв отпуска у сатаны,

Пируют «нэпманы» в Берлине,

Красновельможные чины

И их дородные гусыни…

       Самодовольный хриплый смех,

       На хищных пальцах бриллианты…

       И снова на устах у всех,

       «Mein Gott! Ах, эти эмигранты!»

А пестрый виленский навоз,

Вплывающий на две недели

Для биржевых метаморфоз,

Для сахарина и фланели?

       Полны их ржаньем все сады

       И все гостиницы-гиганты…

       И вновь шипят на все лады:

       «Mein Gott! Ах, эти эмигранты!»

Галдят по-русски? Суд готов.

Каких еще искать резонов?

У эмигрантов нет значков,

Как у собак и фаэтонов.

       Мы европейцев не виним.

       Как занести им в прейскуранты —

       Кто властный хам, кто пилигрим?

       «Mein Gott! Ах, эти эмигранты!»

Но если иезуит-лихач,

Вчера кропавший в «Общем деле»,

По новым вехам дует вскачь

И мажет грязью по панели:

       «Ах, эмиграция! Вертеп!

       Скандалы! Пьянство! Бриллианты!»,

       Невольно крикнешь: «Шут! Ослеп?

       Да разве вы-то — эмигранты?..»

<1922>

Святая наивность *

Конечно, нужно возвращаться.

А. В. Пешехонов. «Почему я не эмигрировал»

Если б я торговал корсетами,

Кокаином или браслетами,

Если б я был куафером, шофером,

Или секретных дел акушером,—

Не нуждаясь в благословении Пешехонова,

Я бы уехал без оного.

Все такого рода двуногие

Обходятся без всякой идеологии:

Клиентура красных придворных дам

И изобилие советских панам

Создают такую пышную среду,

Что в ней можно жиреть хоть в аду…

Да и техника возвращения

Не представляет для них затруднения:

Почтительное выражение глаз

И превращенный в валюту алмаз.

* * *

Но у эмигранта-интеллигента

Душа и тело не из брезента…

Как прикажете начать комиссию?

Прибежать в советскую миссию

И под взглядом глумящихся глаз

Сочинить сто анкетных фраз?

«Прабабка моя сочувствовала капиталистам,

Я же с детства беспартийно тянусь к коммунистам,

Во время старого режима

Пострадал в полку нестерпимо —

За смех во время переклички

Был лишен ефрейторской лычки.

Потупив очи к советскому подножью,

Все свободы считаю буржуазной ложью.

Цель моего возвращения —

Культурное ближним служение…»

Ах, как будут ржать советские снобы!

Еще бы…

«Послушайте, кислый червяк,

У вас в порядке чердак?

Если даже при Троцком, обожавшем „Русское богатство“,

Даже Пешехонов был выслан из красного братства

В числе многих прочих,

Неподходящих для крестьян и рабочих,—

То зачем нам обменная эта кадриль,

Что за гиль!..»

* * *

Допустим на миг, что советская братия

Разрешит самораспятие,

Допустим, что после злобных допросов,

Надменных разносов,

Узилищ-чистилищ

Подарят жалкий остаток жизни,

Достойный слизня,

И разрешат эмигрантскому парию

Ради хлеба влезть в канцелярию,

Заниматься статистикой

И прочей дутой эквилибристикой…

Разве там мало своих голодных,

Готовых на все, что угодно?

Ведь цель возвращения —

Культурное ближним служение…

Что там делать свободной музе? Исследовать «книжные знаки»?

Что там делать студенту? Кустарить в «рабфаке»?

Что там делать ученым? Спросите у тех, кто выслан…

Распинаться ведь тоже надо со смыслом.

* * *

Чуждый идейного «лампадства»,

Я тоже встарь увлекался «Русским богатством»

(Номера с рассказами Муйжеля, правда, не в счет),

Но сегодня «Богатство» уже не оплот:

Дух и гордость встают на дыбы?

Есть различные на свете рабы,

Но томиться рабом у родного народа —

Подвиг особого рода.