Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы, 1917-1932 - [44]

Никогда я не приму…

Не хотите ль вы, синьора,

Чтоб трехлетний одуванчик,

Как солидный папский нунций

Чинно вел со мною речь?

____

Нет у Розы пышной куклы

С томно-глупыми глазами,

Но ребенок, как котенок,

Щепкой тешится любой.

Вон она кружит вдоль пальмы,

Высоко подняв к закату

Тростниковый старый стебель

С жесткой блеклою листвой.

Па — направо, па — налево,

Ножки — быстрые газели,

Две-три ноты звонкой песни

Заменяют ей оркестр.

А глаза неукротимо

Жгут языческим весельем

И, косясь, ко мне взывают:

«Полюбуйтесь-ка, синьор!»

____

«А теперь?» — спросила Роза.

Я принес поднос с тарелкой.

На тарелке пухлый персик

И душистый абрикос.

Роза стала за прилавок,—

Я был знатный покупатель…

Но пока я торговался,

Роза съела весь товар.

Кот крутил хвостом умильно.

Кинув косточку с подноса,

Роза тоном королевы

Приказала зверю: «Ешь!»

«А теперь?»… Сложила ручки.

Затянувшись папироской,

Я ей дал пустую гильзу.

Мы курили. Двор молчал.

____

За мохнатым олеандром

Ржаво всхлипнули ворота.

На напев шагов знакомых

Понеслось дитя к отцу.

Руки вытянув, рабочий

Вскинул девочку над шляпой,

И слились на миг под небом

Сноп кудрей и сноп цветов.

Олеандры задрожали,

Зашептались и затихли…

«Ах, еще!» — звенела Роза,

Руки-крылья вскинув ввысь.

Он унес ее, как птицу,

За цветную занавеску:

Тень ребенка закачалась

На коленях у отца…

____

Истомленные мимозы

Листья легкие склонили,

И шипит бамбук зеленый,

Кротко жалуясь на зной.

Наклонясь к кустам, рабочий

Из ведра струею хлещет:

Пьет земля, пьют жадно корни,

Влажной пылью дышит двор.

За отцом, сжав строго губки,

Ходит медленно ребенок,

Из фиаски оплетенной

Гравий влагой окропя.

А фиаска так лукава —

Ускользает и виляет…

Каждый камушек невзрачный

Надо Розе напоить.

____

Холод мраморных ступеней

Лунным фосфором пронизан.

Сбоку рамой освещенной

Янтареет ярко дверь.

Роза сонно и устало

За отцом следит глазами,

В белый хлеб впилась, как мышка,

И на локоть оперлась.

Ест отец, мать пьет кианти,

Две звезды зажглись над пальмой,

И сверчок пилит на скрипке

В глубине за очагом.

Лампа, мать, отец и звезды —

Все сливается, кружится

Тихим сонным хороводом

И уходит в потолок.

Каждый вечер та же сцена:

Голова склонилась набок,

Темно-бронзовые кудри

Нависают на глаза.

Мать берет ее в охапку,—

Виснут ручки, виснут ножки,

И несет, как клад бесценный,

На прохладную постель.

Сны сидят под темной пальмой,

Ждут качаясь… Свет погаснет —

Пролетят над занавеской

И подушку окружат.

Спи, дитя, — и я, бессонный,

Буду долго, долго слушать,

Как над кровлею твоею

Шелестит во тьме бамбук.

<1924>

Старая вилла *

Сквозь чугунную ограду

    Вдоль крутой стены

Вглубь струится сумрак сада,—

    Остров тишины…

Эвкалипты пышной кроной

    Ветви вниз струят,

И фонтан струей бессонной

    Моет грудь наяд.

Ряд колонн встал стройно к свету

    От окна к окну…

Эх, пожить бы здесь поэту

    Хоть одну весну!

По утрам вставал бы рано,

    Ставил самовар…

На лужайке у платана

    Заструил бы пар.

Там, где розы вкруг Париса

    Расточают страсть,—

На траве у кипариса

    Повалялся б всласть.

На террасе под охраной

    Греческих богов

Я б почтил закат румяный

    Флейтами стихов…

Ночью б стал у пышной двери,

    Озарил весь зал

И «Онегина» Венере

    Медленно б читал…

Паучок средь прутьев узких

    Тихо вяжет нить…

Сто детей бездомных русских

    Здесь бы поселить!

В городки б — на луг зеленый,

    А потом в лапту…

Дискобол бы удивленный

    Опустил пяту.

Возле пинии тяжелой

    На траве сухой

Хоровод завил веселый

    С песнею лихой…

А пятнашки, кошки-мышки,

    Жмурки, чехарда?

Засучили б вмиг штанишки

    И в фонтан — айда!

А потом учили б в зале

    Сколько «дважды два»,

И читали б и писали

    Русские слова…

По ночам, сложив тетрадки

    Стопкой на стене,

С визгом прыгали б в кроватки

    В звонкой тишине.

По горбатым одеяльцам

    Вился б лунный дым —

И Диана б, сжавши пальцы,

    Удивлялась им.

Проходи… Засов чугунный

    Крепко запер вход.

В мертвом парке тихоструйный

    Рокот мертвых вод…

Заколочены все двери.

    Вилла — старый склеп.

Боги — в язвах, люди — звери.

    Разве ты ослеп?

<1925>

Рим

На площади Navona *

Над головами мощных великанов

Холодный обелиск венчает небосвод.

Вода, клубясь, гудит из трех фонтанов,

Вокруг домов старинный хоровод.

Над гулкой площадью спит тишина немая,

И храм торжественный, весь — каменный полет,

Колонны канделябрами вздымая,

Громадой стройной к облаку плывет…

Карабинеры медленно и чинно

Пришли, закинув плащ, и скрылись в щель опять.

О Господи! Душа твоя невинна,

Перед тобой мне нечего скрывать!

Я восхищен Твоим прекрасным Домом,

И этой площадью, и пеньем светлых вод.

Не порази меня за дерзновенье громом,

Пошли мне чудо сладкое, как мед…

Здесь все пленяет: стены цвета тигра,

Колонны, небо… Но услышь мой зов:

Перенеси сюда за три версты от Тибра

Мой старенький, мой ненаглядный Псков!

<1925>

Белое чудо *

Жадно смотришь за гардины

Сквозь туманное стекло:

Пальм зеленых кринолины

Пышным снегом занесло!

Тучи пологом жемчужным

Низко стынут над двором…

Под угасшим небом южным

Воздух налит серебром…

На ограде грядка снега.

Тишина пронзает даль.

За холмом, как грудь ковчега,

Спит гора, спустив вуаль.

Пес в волнении ласкает

Хрупкий, тающий снежок,

И дитя в саду взывает:

«Снег, синьор!» — Иду, дружок…

Утро дышит нежной стужей.