Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы, 1917-1932 - [43]

Волнистых завитков,—

Вот — пояс словно знамя,

Вот — чуб из мотыльков…

Среди любой прогулки,

Вдоль улиц бросив взгляд,

Ты в каждом переулке

Найдешь такой фасад.

Профан! Прищурив око,

Ужель ты скажешь: «гиль!»

Се папского барокко

Наивно-пышный стиль.

1924

Рим

В гостинице «Пьемонт» * >(Из эмигрантского альбома)

I

В гостинице «Пьемонт» средь уличного гула

Сидишь по вечерам, как воробей в дупле.

     Кровать, комод, два стула

     И лампа на столе.

Нажмешь тугой звонок, служитель с маской Данте

Приносит кипяток, подняв надменно бровь.

     В душе гудит andante,

     Но чай, увы, — морковь.

На письменном столе разрытых писем знаки,

Все непреложнее итоги суеты:

     Приятели — собаки,

     Издатели — скоты.

И дружба, и любовь, и самый мир не пуф ли?

За стенами блестит намокшая панель…

     Снимаю тихо туфли

     И бухаюсь в постель.

II

Хозяйка, честная и строгая матрона,

Скосив глаза на вздувшееся лоно,

Сидит перед конторкой целый день,

Как отдыхающий торжественный тюлень.

Я для нее — один из тех господ,

Которым подают по воскресеньям счет:

Простой синьор с потертым чемоданом,

Питающийся хлебом и бананом.

О глупая! Пройдет, примерно, год,

И на твоей гостинице блеснет:

«Здесь проживал…» Нелепая мечта,—

Наверно, не напишут ни черта.

III

За стеной по ночам неизвестный бандит

С незнакомым сопрано бубнит и бубнит:

«Ты змея! Ты лукавая, хитрая дрянь…»

А она отвечает, зевая: «Отстань».

«Завтра утром, ей-Богу, с тобой разведусь».

А она отвечает: «Дурак! Не боюсь!»

О Мадонна… От злости свиваясь волчком,

Так и бросил бы в тонкую дверь башмаком,—

Но нельзя: европейский обычай так строг,

Позовут полицейских, посадят в острог…

Я наутро, как мышь, проскользнул в коридор,

Рядом скрипнула дверь, я уставил свой взор:

Он расчесан до пят, и покорен, и мил,

Не спускал с нее глаз, как влюбленный мандрил.

А она, улыбаясь, покорная лань,—

Положила на грудь ему нежную длань.

1924, февраль

Рим

На окраине *

Дома-шкатулки — стильные комоды

Бездарно врезались в кудрявый сон холмов.

Все гуще человеческие всходы,

Все больше надо улиц и домов…

            Грохочут повозки,

            Трясется кирпич

            И щелкают доски,

            И хлопает бич.

            Двуногие пчелы

            В известке густой

            Над балкой тяжелой

            Хлопочут толпой.

            Слепыми рядами

            Встают этажи…

            И роща, как в яме,

            Грустит у межи:

            Мохнатые ветки,

            Зеленая тьма…

            Над ними, как клетки,

            Дома и дома.

            А овцы волною

            Застыли вокруг,—

            Им роща от зною

            Единственный друг…

            Пастух молчаливый

            В овечьем руне

            Глазеет лениво

            У пня в стороне.

            Сталь взвыла, как Каин…

            Асфальт зачадил.

            Рим тихих окраин

            Навеки почил.

Лишь вдоль опушки вод вспененных лента

Бежит, как встарь, таясь в седой траве,

Да мирта чахлая над грудою цемента

Упорно тянется к блаженной синеве.

1924

Рим

Дитя *

Двор — уютная клетушка.

У узорчатой ограды

Два цветущих олеандра

Разгораются костром…

А над ними прорубь неба

Тускло мреет в белом зное,

Как дымящаяся чаша,

Как поблекший василек.

Словно зонт пыльно-зеленый,

Пальма дворик осенила.

Ствол гигантским ананасом

Оседает над землей.

На листе узорно-гибком

Осы строят шапкой соты,

Солнце лавой раскаленной

Режет сонные глаза.

____

Только зной к закату схлынет,

Только тень падет на гравий,

В белом домике у входа

Подымается возня.

Мать поет свою канцону,

Словно рот полощет песней,—

А за нею голос детский,

В тонкий лепет взбив слова,

Вьется резвым жеребенком,

Остановится внезапно —

И фонтаном зыбким смеха

Всколыхнет оживший двор.

Книжку старую отбросив,

Из окошка крикнешь: «Роза!»

И лукавою свирелью

Прилетит в ответ: «Синьор?»

____

Над безмолвной низкой дверью

Ветром вздуло занавеску.

Из таинственного мрака

Показался кулачок.

Это маленькая Роза,

Дочь привратницы Марии,

Мотылек на смуглых ножках,

Распевающий цветок.

Деловито отдуваясь,

Притащила табуретку,

Взгромоздилась и застыла,

Отдыхая от жары.

Сгибы ножек под коленкой

Сочной ниточкой темнеют,

А глаза, лесные птицы,

Окунулись в небеса.

____

За цветущею оградой

Петухами распевают

То толстяк с гирляндой туфель,

То веселый зеленщик.

Головой крутя кудрявой,—

Расшалившееся эхо,—

Роза звонко повторяет

Полнозвучные слова:

«Scarpe! Scarpe! Pomodori!

Foggiolini! Peperone!»[7]

Рыжий кот, худой и драный,

К милым пяткам нос прижал.

И душе моей казалось,

Что в зрачках бродячих зверя

В этот миг блаженно млели

Искры рыцарской любви.

____

Жалюзи щитом поставив,

Словно в шапке-невидимке,

Я смотрю на это чудо,

Широко раскрыв глаза.

Это радостное тельце,

Этот полный кубок жизни

Мне милей стихов Петрарки,

Слаще всех земных легенд…

На крыльцо я тихо вышел:

Кот нырнул под жирный кактус,

Табуретка покатилась…

Палец в рот и глазки вверх.

Долго, долго изучала

Незнакомого синьора,—

Оглушительно вздохнула

И улыбкой расцвела.

____

На обложке русской книги

Мы фонтан нарисовали,

Рыбок с заячьими ртами,

Тигра с гривой до земли.

По моей ладони хлопал

Кулачок кофейно-пухлый.

Я молчал, она звенела,

Как беспечный ручеек.

Мать, белье с кустов снимая,

В сотый раз взывала: «Роза!»

Этих скучных пресных взрослых