Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы, 1917-1932 - [26]

У икон янтареют лампадные чашки,

И купцы с бородами до самых колен

Забавляются в шашки.

<1921>

Псков

Псковитянка *

      Поганкины палаты

      Белее изразца.

      На столбиках пузатых

      Свисает свод крыльца.

      Трава ежом зеленым

      Замшила тихий двор,

      А ветер вздохом сонным

      Кружит в воротах сор.

Томясь, спускается с крыльца

Телеграфистка Глаша.

Над крышей — небо без конца…

Овал румяного лица,

Как греческая чаша.

Над темно-русой головой

Вуаль играет рыбкой,

В глазах, плененных синевой,

Ленивая улыбка.

      Там, в Поганкиных палатах,

      За стеклом в пустых покоях

      Столько древней красоты:

      Сарафаны в перехватах,

      Зыбь парчи в густых левкоях,

      Кички — райские цветы.

      Усмехнулась, помечтала.

      Ах, как пресно в синем платье,

      В колпачке из чесучи!

      Ведь она еще не знала,

      Что весенние объятья

      Горячи и без парчи…

Стучит по мосткам каблучками…

С заборов густыми снопами

Лиловая никнет сирень.

Мелькнул подоконник с купчихой.

Как остров, средь заводи тихой,

Свободный раскинулся день…

Сорвала зелененький листик,

Вверху закачался шиповник,

Над церковкой птиц хоровод,—

И каждый прохожий чиновник,

И каждый малыш-гимназистик

Ей сердце свое отдает.

      На базаре плеск и гам:

      Кони — бабы — печенеги.

      Глаша тянется к ларькам

      И глазеет на телеги.

      На земле у старика

      Косы синие — рядами.

      Обступили, жмут бока,

      В сталь защелкали ногтями.

      Обошла галдящий круг.

      Из трактира ржет машина.

      В стороне — холм новых дуг.

      Обернулась вниз: картина!

      Пышут мальвы на платках…

      Так чудесно в гору чинно

      Подыматься на носках

      Сквозь соборный двор пустынный.

На глади Великой смешной пароходик чуть больше мизинца,

Белеет безмолвный собор-исполин.

Под вышкой сереют корявые стены детинца.

На облаке — сонный, вечерний кармин.

Задумчиво Глаша идет, напевая, на вышку:

Глаза — два весенних пруда.

Стоит, улыбаясь, смиряя задор и одышку,

И смотрит, как гаснет внизу у обрыва вода.

Закат сквозит печальной лентой. Пора домой.

Пскова-река смывает барки лиловой тьмой.

Уже вдоль За́псковья в домишках зажгли огни.

Все купола давно уснули в седой тени.

Мать дремлет. На кривом балконе горит свеча,

Внизу в хлеву вздыхает телка, сквозь сон мыча,

И самовар бурлит-клокочет, ждет на столе…

Быстрее вихря мчится Глаша в знакомой мгле.

<1918>

В Одессе *

       Вдоль деревянной длинной дамбы

       Хвосты товарных поездов.

       Тюки в брезенте, словно ямбы,

       Пленяют четкостью рядов.

       Дымят гиганты-пароходы,

       Снуют матросы и купцы.

       Арбузной коркой пахнут воды —

       И зыбь, и блеск во все концы.

На волнорезе так пустынно…

Чудак в крылатке парусинной

Снимает медленно с крючка

Вертляво-скользкого бычка.

       Всю гавань тихо и лениво

       Под солнцем добрым обойдешь…

       Воркуют голуби учтиво,

       Босяк храпит в тени рогож.

       Кадит корицей воздух летний…

       Глазеешь на лихой народ

       И выбираешь, как трехлетний,

       Себе по вкусу пароход.

Вперед по лестнице гигантской!

Жара бросает в пот цыганский,

Акаций пыльные ряды

С боков свергаются в сады.

       Дополз до памятника «Дюку»…

       День добрый, герцог Ришелье!

       Щитком к глазам подносишь руку:

       Спит море — синее колье…

       В ребре средь памятника — бомба,

       Жужжит кольцом цветник детей,

       И грек, исполненный апломба,

       Раскрыл, пыхтя, лоток сластей.

Сажусь у лестницы на кладку,—

Мороженщик снял с круга кадку.

Сквозь Николаевский бульвар

Плывет змея беспечных пар.

       Голландский шкипер белоснежный

       Склонил к Кармен одесской лоб.

       Взлетает смех, как жемчуг нежный,

       Играет палкой местный сноб,

       Горит над жирным турком феска,

       Студент гарцует средь девиц…

       Внизу среди морского блеска

       Чернь пароходных верениц…

Казаки, статные, как кони,

Кружком расселись в павильоне…

Урядник грузен, как бугай.

Запели… Эх, не вспоминай!

<1923>

Полтавский рай *

Славный садик у Дмитро —

Сероглазого мальчишки!

Тесно, тихо и пестро,

И прохладно, как в кубышке…

На заваленке сидим,

Пресерьезные, как турки.

Тень от листьев, словно дым.

Пахнет известь штукатурки…

Пышат охрой ноготки —

Деревенские цветочки.

Все на свете пустяки,

Кроме… писаревой дочки!

Черт ли нас разыщет здесь?

Тихий остров без названья —

И на всем густая смесь

Тени, красок и жужжанья…

Цвет настурций ярче ран.

Все проходит, все забвенно.

В клуне хрюкает кабан

Мелодично и блаженно.

Синий-синий сон небес.

Облака свернулись в вату,

И подсолнечников лес

Обступил, как джунгли, хату.

<1914>

«В пышной вишне дрожь и шорох…» *

В пышной вишне дрожь и шорох.

Сбоку — лестницы ребро.

Гулко падает в ведро

Темно-красных вишен ворох.

Ветка к лестнице прижала

Загорелую ступню.

Сквозь шуршащую возню

Вьется песнь, острее жала,

В молодые небеса.

Приложив к глазам ладонь,

Смотрит Мотря над верхушкой:

У реки дымит огонь,

Чей-то конь бредет опушкой.

Луг полого льнет к реке…

Дед плывет на челноке.

На холме курчавый лес

Полон влажной, сонной тенью…

Пятка виснет над ступенью,

И душа полна чудес…

Вишни пляшут под рукой:

Две в ведро, — четыре в губы.

Терпкий сок окрасил зубы…

Кто-то крикнул за рекой…

Встрепенулась… Надо рвать,