Том 15. На Рио-де-Ла-Плате - [27]

Во всей стране не найдется ни одной конюшни. Лошади день и ночь, в летнюю и зимнюю пору, в солнечный зной и грозу находятся под открытым небом. Их не кормят ничем: ни овсом, ни кукурузой, ни сеном. Животному самому приходится о себе заботиться. Единственное, что делает хозяин, — так это выжигает клеймо. Если же лошадь потребуется, пеоны или гаучо загоняют табун в кораль[73] и, взяв лассо, отлавливают ее.

Уругвай самими его жителями называется Banda oriental, то есть «Восточный берег», поэтому «уругвайский» часто означает «восточный». На юге и востоке страна прилегает к Атлантическому океану. Территория ее сплошь покрыта волнистыми холмами; с северо-востока на юго-запад, то есть по диагонали, протекает Рио-Негро, река величиной примерно с Одер[74]. Она тянется параллельно горному хребту, называемому Кучилья-Гранде[75]. «Кучилья» по-испански значит «нож»[76]; это слово очень метко характеризует узкий горный хребет, вздымающийся наподобие лезвия ножа. Волнистая местность, изрезанная речками и ручейками, в основном покрыта травянистой растительностью. Лишь в ложбинах возле рек встречаются невысокие заросли кустарника; к северу они переходят в островки леса, но настоящего сплошного леса нет.

Нет в этой стране и деревень в нашем понимании, имеются лишь крупные поместья и одиночные хутора. Среди поместий различают эстансии, скотоводческие хозяйства, и асиенды — земледельческие хозяйства. На хуторе все строения обычно беленые. Издали он выглядит довольно респектабельно, но вблизи выясняется, что постройки здесь самые примитивные и выполнены из непригодных материалов.

Ранчо — это мелкие поместья, в которых живут довольно небогатые люди. Стены ранчо, крытые соломой или тростником, чаще всего сложены из плотно спрессованной травы.

Поголовье скота в стране очень велико. Когда пересекаешь страну, то чуть ли не каждые полчаса видишь стадо коров, овец или лошадей. Откормленный взрослый убойный бык стоит всего пятьдесят марок. Поэтому хозяина мало волнует участь отдельного животного; ему все равно, голодает ли оно, томится ли от жажды, или же его готовы до смерти замучить пеоны. «Восточный» человек громко расхохочется, узнай он о той сочувственной заботе, которую выказывает своей лошади, своей корове, даже своей козе и своей свинье бедный немецкий крестьянин.

Было почти девять часов, когда громкий конский топот побудил меня подойти к окну. Внизу остановились шестеро йербатеро. Зрелище, которое они собой являли, было весьма занятным.

Всадников я уже описывал. Одеты они были по-прежнему, не лучше, чем накануне. Лошади прекрасно дополняли их вид. Это были тощие кони, неухоженные, костлявые. Но зато какие на них были седла и уздечки! Вся кожаная сбруя была отделана серебром. На головах животных, свисая с них, покачивались кисточки и султаны. К седельным пончо были подвешены звонкие бубенцы, а в хвосты вплетены пестрые шелковые ленты. Стремена тоже были из серебра, но в них мог поместиться лишь большой палец ноги. К своим ногам всадники пристегнули шпоры, чьи колесики достигали, пожалуй, четырех дюймов[77] в диаметре. О том, что шпорами они пользовались охотно, свидетельствовали кровоподтеки и гнойные нарывы, которые виднелись в области паха с обоих боков лошадей.

Южноамериканец любит мишуру, и йербатеро в этом отношении не исключение. Когда сборщик чая, окончив свой тяжкий труд, возвращается из лесов, то первым делом он обычно старается раздобыть такую вот пышную сбрую и без раздумий выкладывает за нее деньги, заработанные в поте лица.

Поэтому вовсе не редкость повстречать всадника, конь у которого пышно разряжен, а у самого хозяина нет ни сапог, ни ботинок, ни чулок, а штаны и куртка так изодраны, что нищий в Европе крепко призадумается: дозволит ли полиция появляться на улице в подобном обличии?

Потом йербатеро пропивает и проигрывает оставшиеся у него деньги, проигрывает, наконец, даже лошадь вместе со всей мишурой на ней и возвращается в сельву, чтобы сызнова шесть или девять месяцев трудиться на своего хозяина, словно раб. Он с блаженством вспоминает те дни, когда разъезжал по улицам Монтевидео, Асунсьона или Корриентеса, словно записной франт.

Поскольку мои новые друзья, покидая Монтевидео, все еще оставались владельцами богатых украшений своих лошадей, это убедительно доказывало, что они отнюдь не принадлежали к числу беднейших представителей своей нелегкой профессии.

Сеньор Маурисио Монтесо спрыгнул с лошади и поднялся ко мне в комнату. Я пошел к двери навстречу ему, намереваясь приветствовать его. Но он повел себя странно: остановился в открытых дверях и с неописуемым изумлением уставился на меня.

— Добро пожаловать, сеньор! — напомнил я ему о себе. — Надеюсь, вы все еще помните меня, а также то, что мы вчера с вами делали и о чем договаривались!

— Боже, помоги мне! — только и смог произнести он.

— Что это на вас так повлияло?

Наконец он зашел в комнату и прикрыл за собой дверь.

— Очнитесь наконец! — улыбнулся я. — Что вы намерены мне объявить?

Он схватил меня за руку, подтащил к окну, осмотрел меня с ног до головы, а затем расхохотался с такой энергией, что стекла едва не задрожали. После этого он выпалил: