Том 13. Стихотворения - [55]

И отблески волны, под каменным карнизом,

Порою пламенем бегут по лицам сизым;

Их мышь летучая касается крылом.

И что там — плач иль смех — разносится кругом?

О, пасти! Там мудрец, кого страшит пучина,

Пантагрюэля ждет, а встретит Уголино!

Там Дант является под маскою Рабле!

Тоска и ужас там иссечены в скале:

Лбы, где пыланье бездн, холодных как гробница!

Черты незримого! Теней бесплотных лица!

Сквозь дыры савана представший маскарад!

Какими чарами ваятель вызвал ад,

Чтоб Микеланджело и Мильтон посрамились?

На страшный карнавал все призраки явились

Из преисподней той, где тяжкий дых стихий!

С процессией своей чудовищный Куртий

Окаменел в стене из бреда и тумана!

Ужели никогда налетом урагана

Тех изваяний рой не будет разметен?

Так что же сделали, о боже, храм и трон

С народом, для кого мертвы и свет, и разум,

И все надежды, — с ним, чей плач и хохот разом

Гремят, когда из бездн его приметит взор

Лувр — с этой стороны, с той стороны — Собор?

***

О! Это творчество, и эти порожденья,

И трепеты души, встречающей виденья, —

Терзают гения и гнут его в дугу,

Чтоб в тайны он глядел на черном берегу.

Лишь этот низкий мир предстал тебе, столь странный,

Хрипящий в ярости и в страсти неустанной,

Безумья скорбного катя немолчный крик, —

Да, скульптор! — мысль твоя в высокий этот миг

Сроднилась навсегда с пучинами и тьмами.

Да, избранный из тех, в ком творческое пламя,

Да, мэтр, ты здесь обрел и мощь и славу с ней!

Семье могуществом гордящихся князей,

Правительствам, свой долг забывшим и законы,

Дворцам, чьи звездные взлетают ввысь фронтоны,

Колоссам царственным, взносящим в синеву

Хмельную от мечты и гордости главу,

Престолам сумрачным под небом-балдахином,

Монархам, — ты придал фундаментом глубинным

Народ! Под деспотом — толпу ты разместил.

Владыкам, блещущим в сознанье прав и сил,

В доверье ко всему — к портам, к ветрам, к прибоям, —

Ты, презирающий и мрачный, дал устоем

Тупым злодействам их и радостям пиров

Вот эту гидру тьмы с мильонами голов!

Под пышностью имен и славой древней крови,

Звучащих в громе труб и в орудийном реве,

Под ореолами их титулов пустых,

Условных доблестей и чванных прозвищ их,

Под всеми, кто кричит: «Я — высший! Алтари мне!

Я светоч, пурпур, меч! Сливайтесь в общем гимне!»,

Во мглу, прильнувшую к позорному столпу,

Ты безыменного гиганта ввел — толпу!

Под смехом, играми, любовью в парке сонном,

Под Валуа, Конде, Немуром и Бурбоном,

Под нежною Шеврез, кудрявою д'Юмьер,

Под всякой красотой, под роскошью сверх мер,

Под олимпийцами, средь их великолепий, —

Ты пытку изваял толпы, влачащей цепи:

Тоску безмерных масс, Голгофу мужичья

Опасного — в гранит врубила длань твоя.

Блистали господа, свершая святотатство —

Бессовестный дележ народного богатства,

Всё жрали, алчностью извечною горя,

Себе все радости, себе всю жизнь беря.

Венера Марсу взор дарила самый сладкий;

Надменно зыбились знамен победных складки;

У женщин — нагота, у королей — мечи;

Среди густых аллей охота шла в ночи;

Все было лишь дворцом, и пиром, и парадом.

А ты — ты породил вот с этим Лувром рядом

При блеске факелов, сверкающих из тьмы,

Решетку Нищеты — безвыходной тюрьмы, —

И лица бледные за той решеткой ржавой!

Вот обвинение ужасное! С их славой

Победоносцы битв, земные божества,

Чьи монументами освящены права,

Герои в золотых с алмазами кирасах,

Чтоб ослеплять глаза и путать мысли в массах,

Рубаки, щеголи с их лозунгом: «Монжой!»

Внушали радости над горестью чужой,

Лазурь бездонную и ласку солнца пили.

А ты, сновидец, ты, под их пятой, в могиле,

Обрел изломанный и корчащийся мир

И дал ему сойтись на свой, на черный пир!

На лбах отверженцев тупя резец упрямый,

Ты к чудищам высот прибавил чудищ ямы —

Народ, что день за днем свой проясняет лик

И, мощным будучи, становится велик.

О да, Иксионы наземного Аверна;

Поэмы яростной проклятья, боль и скверна;

Воров, цыган, бродяг и жуликов толпа,

Животных челюсти и парий черепа,

Что сплюснуты рукой невежества нещадной;

Калеки с их нытьем, с их жалобою жадной,

Крестьяне с лешими средь зарослей плюща;

Рот, изрыгающий ругательства, рыча;

Щека, измятая на мостовой, на ложе

Булыжном, худоба, продрогшая в рогоже;

Иссохший труженик, встающий до зари,

Кому велит Христос: «Люби!», а Мальтус: «Мри!»;

Бедняк, что весь дрожит, в себе сознав бандита,

Зараза тайная, что в смрадных норах скрыта,

Жильцов берущая в неизлечимый плен,

На тело нищего сползая с нищих стен;

Бездомных дурачков кривлянье и круженье;

Всех человеческих ночных мокриц кишенье;

Невинность под кнутом, младенчество в цепях;

Агоний вековых предсмертный бред и страх;

Отвратный Пелион под Оссою державной, —

Вот что нагромоздить сумел резец твой славный!

Пока художник там — для королей — ваял

Из бронзы дифирамб, из мрамора хорал,

Ты здесь, поэт, созвал застыть в гримасе вечной —

Под белизной богинь в лучах зари беспечной,

Под медью всадников, блистающих с высот, —

Зловещих масок ряд — скульптуры чернь и сброд!

И, чтоб творение забавней стало, в груду

Бед и отчаяний, скорбей и мук — повсюду —

Издевку ты вместил, и грозную к тому ж:

Брюске и Тюрлюпен, Горжю и Скарамуш

Возникли — призраки, чей смех был страшен, грянув

Средь уличных и средь дворцовых балаганов.

Ты воскресил их! Но, того не зная, ты,