Том 13. Стихотворения - [54]

«А кто же правнук мой, — коль голос не был мнимым?»

«У подданных твоих он наречен Любимым». —

«Где ж он, кому народ возводит алтари?» —

«На главной площади, у входа в Тюильри». —

«В путь!»

Черный полубог приветствовал героя

И съехал с цоколя священного. Все трое

Бок о бок мчались в ночь. И предок в тьме ночной

Потомков превышал надменной головой.

По набережной взяв, промчались под балконом,

Где грезил все еще Парижем устрашенным

Фантом чудовищный, святой Варфоломей;

Проехали дворец французских королей —

Комок из крыш и стен, бесформенный, гигантский,

Взрастивший, как дворцы Аргосский и Фиванский,

И Агамемнонов, и Лайев, и Елен.

И Сена жуткая, скользя вдоль мрачных стен,

Солдата, цезаря и бога отражала

И, среднего узнав, с ним Ришелье искала.

Лувр окнами на них чуть поглядел, дремля.

Так, Елисейские к ним близились Поля.

II. КАРИАТИДЫ

О мощный каменщик, Жермен Пилон великий!

К тебе дошли из бездн немолчной скорби крики:

Ты понял, что резец оружьем может быть;

Ты не героев стал, не королей лепить,

Но, Сен-Жермен презрев, Шамбор, подобный сказке, —

Ты Новый Мост облек в трагические маски,

Ты мглу окаменил, резца являя власть.

Ты знал, что, скорбную распахивая пасть,

У ног полубогов стенают полузвери,

Знал все презрение, что скрыто в их пещере,

Рубцы всех адских мук, всех каторжных гримас,

Какими клеймлено лицо народных масс.

Гигант! В то время как ваятели другие,

В черты предвечного влюбляясь сверхземные,

Рельефы резали у входа в божий храм;

Когда на цоколе, где реял фимиам,

Они в лазурь небес, в прозрачные просторы,

Где трубы ангелов и ветровые хоры,

Как небожителя, чтоб грезил в вышине,

Взносили цезаря фантомом на коне;

Когда Тиберий ждал от них, лишенных чести,

Искусства, полного презренно-пышной лести;

Когда их бронзовых плавилен языки

Неронам и Луи лизали каблуки;

Когда они резец державный оскверняли

И двух — из мрамора и бронзы — слуг ваяли;

Когда, чтобы земле, влачащей груз цепей,

Любой Элагабал сверкнул иль Салмоней, —

Они, с мечом, с жезлом, являли ей тирана

Как недоступного для смертных великана,

Что в эмпирей взнесен, где зыблется заря,

В такую высь, где он казался бы, паря,

Сливающим свою надменную корону

С венцом, который тьма дарует небосклону,

Чтобы в священной мгле, скрывающей зенит,

Был лавроносный лоб сияньем звезд повит;

Меж тем как ставили они на постаментах

Громадных королей в их мантиях и лентах,

Князей, презренных всем, на медь сменивших грязь,

Рядили деспотов в архангелов, гордясь,

Старались, чтоб явил величие хозяин,

Монарх иль бог, — тобой, тобой — народ изваян,

Великий крепостной, чей дышит лавой рот,

Великий каторжник, великий раб, — народ!

Спустившись в бездну бед, и ужаса, и порчи,

Колодника судьбы ты смог подметить корчи.

Под Карлами, что кровь смывают с хищных рук.

Под злобными Луи средь Лесдигьеров-слуг,

Под чванным Франсуа, под куколкой Дианой —

Ты Энкелада гнев почувствовал вулканный,

Ты саван снял с живых, простертых в глубине

Могильной, крикнув им: «Ваятель я! Ко мне!

Все те, кто мучится, все те, кто плачет в страхе,

Все прокаженные, все, чающие плахи, —

Ко мне! Под цоколем, где торжествует медь,

Вдоль моста в камне вас я призову кишеть.

Нужда, болезни, скорбь, лохмотья, злая старость,

Оскалы голода, лачуг зловонных ярость, —

Ко мне! И этому — над вами — королю

Все ваши язвы я открытыми явлю;

Дам жизнь и плоть я вам, на камне иссеченным,

И вашим жалобам река ответит стоном;

Зимою, в темноте, под скорбный ветра вой,

К вам голоса дойдут всей бездны мировой —

Сюда, под ветхий мост, весь в пене, вихре, мраке!»

И древний Ужас тут явился из клоаки.

Во все чистилища твой острый взор проник;

Все чудища тебе явили черный лик,

И ты у них в глазах раздул огонь и вызов.

Рой лиц таинственных, вдоль каменных карнизов,

Спустился навсегда на мертвый камень плит,

Как стая мерзких мух, что из ночи летит.

О, мастерским резцом намеченные рожи!

Гиганты скорбные, творенья снов и дрожи,

Подвластные всему, что липко и черно,

И потому — в грязи и в брызгах заодно!

Их головы, где сплошь — помет и гнезда птичьи,

С форштевней каменных торчат в немом величье,

Нависнув над водой, как корабельный нос;

Тела их — в мостовой, под грохотом колес,

Под стукотней подков, под тихими шагами;

Упряжки тяжкие, взбодренные бичами,

Летят по ним, везя канаты, цепи, гроб, —

Летят; и в некий миг безжалостный галоп

Из плоти каменной (что может быть безмолвней?)

Копытом кованым вдруг выбьет связку молний!

***

О! Кто бы ни был ты, кто мыслит, кто не слеп,

К дням человечества, к путям его судеб, —

Приблизься, погляди и, трепеща, подумай!

Вот все они — толпой стесненной и угрюмой;

Вот те, что мучатся, что вызывают вздох;

Вот те, что под столом упавших ищут крох;

Вот те, что презрены, назначены для свалки;

Тут Санчо, там Скапен, здесь Дав, служака жалкий;

Химера из мечты в реальный рвется мир;

Лакей разинул рот, поняв, что он — сатир;

А вот носильщики всех человечьих тягот…

Глядят они, как всё, меняясь с году на год,

Родится, сходит в гроб, спешит невесть куда

И, поджидая тьмы, струится как вода.

На праздный этот бег взирает суд их строгий.

Река же, следуя рывкам своей дороги,

Бежит к неведомой свободе наугад, —

И пленники ей вслед, как Танталы, глядят.