Том 11. Монти Бодкин и другие - [139]

Тяжело, например, было Амброзу Теннисону. Он не выказывал признаков оживления при виде знаменитой нью-йоркской панорамы и не беспокоился при мысли о предстоящей таможне. Реджи Теннисон, напротив, находился в превосходной форме, настроение ему не портил даже неудавшийся роман Монти. Пока корабль пересекал бухту, он без конца целовал Мейбл Спенс.

Айвор Лльюэлин также примыкал к бригаде жизнелюбцев. В последний раз подобное блаженство он испытывал в то незабвенное утро, когда переманил от Цыцбаума, из «Некллюсультра», сразу троих звезд и чехословацкого режиссера. Теперь, когда злополучное ожерелье не висело над ним тяжким грузом, он наконец получил возможность сосредоточить всю силу своего могучего интеллекта на свояке Джордже и ударе в область жилетной пуговицы, которым он намеревался наградить последнего, как только тот похлопает его по спине. Он и влепил ему точь-в-точь такой удар, о каком мечтал: Джордж сломался пополам, как складной метр, и чуть было не проглотил зубной протез. В настоящее время мистер Лльюэлин беседовал с репортерами о «Светлом будущем большого экрана».

Переключив внимание на Монти Бодкина, мы опять наблюдаем явственные признаки острой хандры. К панораме Нью-Йорка Монти остался так же равнодушен, как и Амброз. Созерцая ее в черной меланхолии, он не заметил в ней ничего особенного, если вообще что-то заметил. При виде статуи Свободы в голову полезла всякая чушь: вспомнилась кошмарная девица из мюзик-холла, Белла Как-там-ее, с которой их однажды вместе занесло на театральную вечеринку. Не выпуская из рук Микки Мауса, которого Альберт Пизмарч тщательно упаковал в оберточную бумагу, он с угрюмой миной раскрыл чемоданы для досмотра — состояние его расшатанной нервной системы нисколько не улучшилось оттого, что он стоит рядом с Гертрудой Баттервик, ибо обе их фамилии начинаются на «Б».

На одно короткое мгновение он поймал ее взгляд. Она смотрела сквозь него, холодно и надменно. На сердце у него полегчало, когда между ними втиснулись их спутники по фамилии Берджесс, Восток и Биллингтон-Тодд и заслонили ее своими туловищами и чемоданами.

Гертруда тоже была не в безоблачном настроении. Стоять рядом с человеком, которого она некогда любила, — это было предпоследней каплей, готовой переполнить чашу тоски и уныния. Однако завершающий штрих, видимо, решил-таки внести Альберт Пизмарч, который вот уже десять минут скакал вокруг нее, точно кузнечик, на которого напялили белый сюртук.

Альберт Пизмарч добросовестно относился к своим обязанностям. Он был не из тех стюардов, которые в последний день набьют карманы чаевыми и — поминай как звали. Когда корабль бросал якорь, Пизмарч отыскивал своих клиентов и начинал хлопотать. Последние минут десять, как мы уже говорили, он хлопотал вокруг Гертруды, и по мере того, как он хлопотал, ее нежное сердце твердело, уподобляясь одноименному органу слонихи-отшельницы. Бывают в жизни моменты, когда человек расположен к светским беседам со стюардами, а бывают — когда не расположен. Гертруда страстно желала одного: оглядеться по сторонам и удостовериться, что Альберт Пизмарч куда-нибудь сгинул.

И тут произошло чудо. Альберт исчез. Еще минуту назад он увлеченно рассказывал историю про собаку, которую держал его приятель из Саутгемптона, и вдруг — как сквозь землю провалился. Наконец-то наступило вожделенное одиночество.

Но ненадолго. Не успела она вздохнуть с облегчением, как он появился опять.

— Прошу прощения, что пришлось отойти, мисс, — извинился он тоном истого джентльмена, возникая, как кролик из шляпы фокусника. — Меня отозвали на минуточку.

— Ради Бога, ступайте, раз у вас дела, — предложила Гертруда.

Альберт Пизмарч расплылся в великодушной улыбке.

— Мое первостепенное дело — оказывать помощь и содействие даме, — произнес он галантно. — Просто я краем глаза заметил, что меня поманил мистер Бодкин. Пришлось отлучиться. Мистер Бодкин просил кое-что вам передать. Он шлет привет и почтительно просит уделить ему минуту внимания.

Гертруду затрясло мелкой дрожью. Лицо ее вспыхнуло, глаза налились злобой, словно ей не зачли гол в решающем матче.

— Ни за что!

— Ни за что?

— Да!

— Вы не хотите разговаривать с мистером Бодкином?

— Не хочу.

— Хорошо, мисс. Я мигом, только передам информацию.

— Ну и тупица!

— Простите, сэр?

— Это не вам, — ответил Реджи Теннисон, поскольку эти слова произнес не кто иной, как он. Взяв направление из секции «Т», он зашел с тыла. — Я обращаюсь к мисс Баттервик.

— Хорошо, сэр, — сказал Альберт Пизмарч и исчез. Реджи смерил Гертруду суровым братским взором.

— Тупица! — повторил он. — Почему ты отказываешься разговаривать с Монти?

— Потому что не хочу.

— Идиотка! Дубина! Тупица!

Наверняка на свете есть девушки, которые позволяют своим кузенам поносить себя последними словами, но Гертруда была не из их числа. Ее пылающее лицо еще сильнее налилось краской.

— Не смей говорить со мной в таком тоне!

— А вот и посмею, — откликнулся Реджи сурово, но на всякий случай отступил за огромный саквояж. — Я-то, признаться, когда шел сюда, надеялся, что ты пораскинула мозгами и одумалась. Но что я слышу? Ты заявляешь стюарду, что не желаешь разговаривать с бедным Монти. Гертрудхен, ты выводишь меня из себя.