Том 1. Стихотворения - [9]

Но если с дворянским титулом как-то обошлось, Бог действительно миловал, то на пути литературном Шефнер быстро столкнулся и с подозрительностью, и с предвзятостью.

«Неприятности подстерегали меня, — продолжал он в интервью, — с другой стороны и в другое время: когда я был уже профессиональным литератором, человеком, прошедшим войну и блокаду. Кампания борьбы с «космополитизмом» каким-то образом коснулась и меня. Очевидно, из-за «иностранной» фамилии. Или кому-то померещилось какое-то иное ее происхождение. Сыграло свою роль и печально известное постановление 1946 года, ударившее отнюдь не только по тем, кто был в нем непосредственно поименован. Одна из газет с явным осуждением назвала меня подражателем Гейне (?!), Пастернака и Багрицкого. Другая писала, что мои стихи воспринимаются „как нечто чуждое и враждебное духу нашего народа и времени“».

Да, дорого доставалась Шефнеру верность родовому имени. Но эта же верность, унаследованные от предков постоянство характера и врожденное чувство собственного достоинства дали ему силы выстоять вопреки самым страшным историческим обстоятельствам.

«Быть самим собой, быть верным себе» — этот нравственный принцип, эту «позицию души» Шефнер отстаивал всегда — и в жизни, и в творчестве.

Игорь Кузьмичев

1938

Детство

Ничего мы тогда не знали,

Нас баюкала тишина,

Мы цветы полевые рвали

И давали им имена.

А когда мы ложились поздно,

Нам казалось, что лишь для нас

Загорались на небе звезды

В первый раз и в последний раз.

...Пусть не все нам сразу дается,

Пусть дорога жизни крута,

В нас до старости остается

Первозданная простота.

Ни во чьей (и не в нашей) власти

Ощутить порою ее,

Но в минуты большого счастья

Обновляется бытие,

И мы вглядываемся в звезды,

Точно видим их в первый раз,

Точно мир лишь сегодня создан

И никем не открыт до нас.

И таким он кажется новым

И прекрасным не по летам,

Что опять, как в детстве, готовы

Мы дарить имена цветам.

Цветные стекла

Покинул я простор зеленый

И травы, росшие внизу,

Чтобы с веранды застекленной

Смотреть июльскую грозу.

И, в рамы тонкие зажатый,

Такой привычный, но иной,

На разноцветные квадраты

Распался мир передо мной.

Там через поле шла корова,

И сквозь стекло была она

Сперва лилова и багрова,

Потом желта и зелена.

Но уж клубились вихри пыли,

И ливень виден был вдали,

И в пестром небе тучи плыли,

Как боевые корабли.

И, точно пламенем объята,

Сосна, где с лесом слился сад,

Вдруг из зеленого квадрата

В багровый вдвинулась квадрат.

И разбивались о карнизы

Потоки крупного дождя,

И пылью опускались книзу,

Из цвета в цвет переходя.

И тучи реяли, как флаги

На древках молний,

И во мгле

Чертили молнии зигзаги

И льнули к трепетной земле.

Так, по земле, тоской объяты,

Под ветра судорожный вой

Они прошли

Сквозь все квадраты —

И цвет не изменили свой.

«Вдали под солнцем золотились ели...»

* * *

Вдали под солнцем золотились ели,

А здесь, отвергнув животворный зной,

Шуршал камыш и лилии горели

Прозрачной, нездоровой белизной.

И, на меня уставив изумруды

Недвижных глаз, бездумных, как всегда,

Лягушки, точно маленькие будды,

На бревнышке сидели у пруда.

Молчали все цветы на стеблях тонких,

И тишина, казалось мне тогда,

Давила на ушные перепонки,

Как на пловца глубокая вода.

Но слышалась мне в длительном молчанье

Болотных трав, видневшихся вдали,

Невидимая дрожь существованья,

Корней шуршанье в глубине земли.

Тревога

Тревожные взревут сирены —

И сразу в город хлынет мгла,

И в темноту уйдет мгновенно

Адмиралтейская игла.

Погаснут лампочки в витринах,

Замглится невская вода, —

Так, свет ненадобный отринув,

Померкнет город, — и тогда

Из высоты глухой и черной,

Из поднебесной высоты

Услышишь рев многомоторный,

Нежданный шум услышишь ты.

Не птиц ли то враждебных стая

Летит сюда издалека,

Туманом черным обрастая

И прободая облака,

Летит в тумане ядовитом,

Летит, пощады не суля,

Росою смертной — люизитом —

Кропить асфальты и поля?

Но, точно скальпель неподкупный

В хирурга опытной руке,

Прожектор луч отбросит крупный

И вскроет мглу.

                        И вдалеке

Увидишь ты:

                  светлей зарницы,

Быстрей разящего клинка,

Летят серебряные птицы,

Расталкивая облака.

И, как невянущие маки,

На крылья им нанесены

Опознавательные знаки

Твоей единственной страны.

Над городом и над тобою,

Как нарастающий прибой,

Они летят, готовы к бою.

Кто знает — может, завтра бой.

После дождя

Пробрались мы лохматым лугом

Туда, под лиственный навес,

Где капли стряхивал упруго

И охорашивался лес.

И запах луговых растений

Теснил дыхание в груди,

И наши сдвоенные тени

Шагали молча впереди.

И радуга из-за болота

На дальний опиралась лес,

Как триумфальные ворота

Для нас открывшихся небес.

Подражание английскому

«Скорее станет сушь водой

И мгла сойдет за свет,

Луна покажется звездой

И утвержденьем «нет»,

На камне вырастут цветы

И крылья обретут кроты, —

Чем мы расстанемся с тобой» —

Так говорила ты.

На камне не растут цветы,

В земле по-прежнему кроты —

Не надо крыльев им.

И только ты,

И только ты

Отчалила с другим.

Вода — по-прежнему вода,

Луной — луна,

Звездой — звезда,

И мглою — мгла,

И светом — свет

Остались навсегда.

И лишь тебя со мною нет,

И в этом вся беда.

Обещание