Том 1. Стихотворения - [11]

Судам их с якоря не сняться,

Их держит илистое дно.

Спокойно мертвым. Ни страданья,

Ни пенья птиц, ни желтых нив.

Но раз в году, гласит преданье,

Бывает праздник и для них.

Негоциант встает, зевая,

Считая прибыль и товар,

И, паклей руки отирая,

Встает, ругаясь, кочегар.

Владельцы каперов отважных

Встают — им надоело спать, —

И прочность крючьев абордажных

Интересует их опять.

И, герметические люки

Открыв, идут во тьму глубин

Матросы мертвых субмарин,

Во тьму протягивая руки.

Стуча пустыми позвонками,

Они бредут к лощине той,

Где меж двумя материками

Проложен кабель под водой.

Завидев кабель, в тишине

Они на дно плашмя ложатся,

И каждый черепом прижаться

К свинцовой хочет чешуе.

И им становятся понятны

Дела и помыслы живых —

Депеш секретных код невнятный

И цифры сводок биржевых.

И сколько бушелей пшеницы,

И что случилось в их стране,

И чьи войска у чьей границы,

И где готовятся к войне.

И крепнут пусть иные страны,

Но с каждым годом все ясней

В свой праздник слышат капитаны

Распад империи своей.

И все:

         и шифр депеш невнятный,

И цифры сводок биржевых, —

Все мертвым в этот день понятно —

И мертвым стыдно за живых.

Вокзалы

Среди окраинных кварталов

Немолчный раздается гул, —

Здесь город пряжками вокзалов

Дороги дальние стянул.

Здесь полночь лезет на огни,

Здесь семафор горит, алея,

Здесь на груди земли ремни

Путей легли, как портупея.

Здесь ветер развевает, груб,

И рвет для чьей-то пущей муки

На древках паровозных труб

Хоругви черные разлуки.

А мне не привыкать смотреть

Индустриальные пейзажи,

И легкие мои на треть

Забиты угольною сажей.

Но я люблю почти до слез,

Любовью пристальной и старой,

Огни, вращение колес

И рев разгневанного пара.

Воин

Заплакала и встала у порога,

А воин, сев на черного коня,

Промолвил тихо: «Далека дорога,

Но я вернусь. Не забывай меня».

Минуя поражения и беды,

Тропой войны судьба его вела,

И шла война, и в день большой победы

Его пронзила острая стрела.

Средь боевых друзей — их вождь недавний —

Он умирал, не веруя в беду, —

И кто-то выбил на могильном камне

Слова, произнесенные в бреду.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Чертополохом поросла могила,

Забыты прежних воинов дела,

И девушка сперва о нем забыла,

Потом состарилась и умерла.

Но, в сером камне выбитые, строго

На склоне ослепительного дня

Горят слова: «Пусть далека дорога,

Но я вернусь. Не забывай меня».

Неправильный сонет

Меня не надо спрашивать об этом —

Я расскажу когда-нибудь потом

О девушке, что медлила с ответом,

О времени печальном и простом.

А ныне лишь неправильным сонетом

Отвечу я на заданный вопрос:

Поверь, любовь мужских не стоит слез —

Есть посерьезней вещи в мире этом.

Есть в этом мире высшие тревоги,

Война и труд, и дальние дороги, —

Им посвящен неправильный сонет.

И пусть порою дым воспоминаний

О давних встречах, о разлуке ранней

Нам ест глаза, — но мы не плачем, нет!

1940

Надпись на портрете

Тебя снимал любитель неумелый,

И снег мешал. Но знаю: это ты.

Я различаю за метелью белой

Знакомые и милые черты.

Пускай к былому сожжены мосты —

Той девочки лукавой и несмелой

Мне не вернуть ценою жизни целой, —

Но на портрете неизменна ты.

Портрет не вечен. Четкости в нем нет уж,

Настанет год — и не поможет ретушь

Восстановить забытые черты.

Но если есть любовь на этом свете,

То я любил. И ты живешь в сонете,

Где я сказал, что неизменна ты.

Петроград

Подворотен сырые своды

И травинки между камней,

Госпитальные пароходы —

Петроград моих детских дней.

Хитрой памятью упакован

Этот город в цветной туман,

В золотую фольгу былого,

В сказок розовый целлофан.

Но припомню дни голодовки,

Холод, сгустки декабрьской мглы —

Из рождественской упаковки

Выпирают его углы.

Выпирают событий ребра

Сквозь уюта тонкий жирок...

Петроград, ты был очень добрым,

Но счастливым ты быть не мог.

Трактат о бессмертии

Быть может, мы не умираем вовсе

И выдумана смерть гробовщиками,

А мы, простые люди, верим им.

Быть может, смерть — болезнь такая просто.

Ну, ляжешь, полежишь — и отлежишься,

А встанешь — все по-старому пойдет.

Так нет — чуть что, зовут твои родные

Врачей, те зеркальце к губам подносят,

Пульс щупают для вида и, конечно,

Зовут гробовщиков, а те уж дело знают.

Вот и меня когда-нибудь, наверно,

Печально упакуют в ящик длинный

И забросают глинистой землей.

А я проснусь от холода, спросонья

Рукой, от сна затекшей, потянусь

К привычной пачке «Беломорканала»

И к спичкам, что на столике ночном

Всегда лежат, — ан нет, не тут-то было.

...Все это мной придумано. Я знаю,

Что все мы смертны, и отлично знаю:

Правы гробовщики и доктора.

А я любил прозрачный холод сада,

И пенье птиц, и капельки росы

На чашечках цветов в часы рассвета,

И дальнее гуденье поездов,

И телеграфных проводов гуденье,

И ветер, что раскачивал верхушки

Упругих сосен...

                      Я любил движенье,

Я был влюблен в большие города —

И в те, где был, и в те, в которых не был,

Но больше всех я город свой любил,

Где выбоину каждую в асфальте

Я заучил на улице своей.

Но верю я в бессмертие. Пускай

Я двести раз истлеть в земле успею,

И скалы станут кучами песка,

И обмелеют реки, что при мне

Своею полноводностью кичились,

И очертанья берегов морских

Изменятся, и новые светила