Том 1. Стихотворения - [8]

«Сказки для умных», при всей их занятности, наделены весомым идейно-нравственным потенциалом и достаточно правдивы, при всей их фантасмагоричности. Недаром в своих творческих симпатиях Шефнер, кажется, в первую очередь выделяет Джонатана Свифта, считая его самым гениальным фантастом. Он рассуждает о Свифте так: «Мне интересна та фантастика, которая граничит со сказкой, где речь идет о заведомо невозможных вещах и событиях. И она кажется мне более прочной, если можно так выразиться. Гениальный Свифт послал своего Гулливера к лилипутам, потом в Бробдингнег к великанам. Мы твердо знаем, что никаких лилипутов и великанов в природе нет — и в то же время знаем, что они есть и что они, по воле Свифта, будут существовать, пока есть на свете читающие люди. Гулливер — человек, в сущности, обыкновенный, средний, ничуть не сказочный. Когда читаешь о том, что он пережил, то кажется, что придумать он этого не мог, что все именно так и было. Несказочность героя придает повествованию особую достоверность».

Достоверность будничного героя в сказочных обстоятельствах... Добиваясь этого, Шефнер следует не только за Свифтом — ему дороги и Гоголь, и Булгаков, близки Герберт Уэллс и Рей Брэдбери. Думается, можно уловить известную связь его фантастики и с той русской литературной традицией, которая представлена недооцененным, по мнению Шефнера, Владимиром Одоевским, одним из провозвестников русского романтизма.

Более ста лет назад В. Одоевский жаловался, что в его век «анализа и сомнения довольно опасно говорить о чудесном», между тем как чудесное существует в искусстве изначально, удовлетворяя одну из «естественных наклонностей человека». В. Одоевский считал, что «единственную нить», посредством которой этот элемент может быть «проведен в словесное искусство» в современных для него условиях и с гарантией на будущее, нашел великий Гофман, изобретя «особого рода чудесное», имеющее всегда две стороны: «одну чисто фантастическую, другую — действительную». Эта нить по сей день остается путеводной для романтической фантастики и, в частности, для Шефнера.

Узнаваемость иронически изображаемого героя отнюдь не единственный признак «сказок для умных». Они отмечены тонким искусством комедийного диалога и виртуозным использованием живой разговорной речи. Рассказчик в этих сказках не перестает едко и весело смеяться. Авторская издевка над газетной пошлостью и канцелярским дурновкусием, над наукообразным пустословием и официозным велемудрием не покидает страниц. Городской питерский жаргон двадцатых годов, язык объявлений и вывесок, стилизованных «сводок», «заяв», «справок», язык дворового фольклора, частушек, сентиментальных романсов, базарной рекламы и другие стилистические вариации отличают причудливый рисунок шефнеровской прозы.

И есть в этой прозе еще один колоритный — обязательный! — художественный слой, о котором нельзя не упомянуть. Это пародийные стихи, продукция многочисленных вымышленных стихоплетов. Какую бы повесть мы ни открыли, мы найдем в ней традиционную для Шефнера фигуру поэта-неудачника, поставщика рифмованных шуток и сентенций. В одном случае в этом амплуа выступает «высокопродуктивный поэт», выдающий ежемесячно не менее четырех погонных метров заздравных стихов. В другом случае наплыву пиитов-графоманов противостоит система агрегатов, выполняющих решительные редакторские функции. В рассказе «Когда я был русалкой» (1972) мы знакомимся с «гениальным поэтом-консультантом», чей образ доведен уже до абсолютного абсурда. И даже сам Павел Белобрысов в «Лачуге должника» страдает, как представляется рассказчику, «маниакальным тяготением к рифмачеству».

Словом, и в своей фантастической прозе Шефнер остается поэтом — и лириком, и озорным пародистом.

5

В октябре 1988 года, давая интервью «Литературной газете», Шефнер счел нужным вновь напомнить о своей родословной.

И вот в какой связи.

Дотошный читатель спрашивал в письме: не является ли его дальним предком забытый ныне немецкий поэт Иоганн Георг Шефнер, некогда друживший с самим Кантом? На что Вадим Сергеевич ответил: «Не думаю. По семейным данным, те фон Шефнеры, от которых мы ведем свой род, поселились на Руси при Алексее Тишайшем. И уж больше никакой другой родины, кроме России, не знали. Частичка «фон» употреблялась все реже, а потом и вовсе отпала. Традиционной профессией мужчин была флотская служба. Дед мой, Алексей Карлович Шефнер, командовал военным транспортом «Манджур» на Тихом океане и считается основателем города Владивостока. Об этом, впрочем, не раз уже писалось...»

Однако не только желание удовлетворить любопытство читателя руководило здесь Шефнером. Ему представился случай коснуться того момента своей биографии, который вместо заслуженной гордости с детства сулил тревогу и о котором распространяться открыто прежде не полагалось.

«Во всех анкетах, где был вопрос о социальном положении, — рассказывал Шефнер, — всегда писал: из дворян. И могу сказать, что чрезмерно больших неприятностей по этому пункту не имел, хотя и опасался их, ибо знал, что у родственников и знакомых они были, особенно после убийства Кирова в 1934 году. А меня, как говорится, Бог миловал...» Причина сей благодати, по словам писателя, была такая: «дворянский отпрыск» смолоду приобщился к физическому труду, работал и на заводе, и на стройке, в результате чего даже справку получил в 1933 году, подтверждающую, что гражданин Шефнер В. С. принадлежит к рабочему сословию и в списках лишенцев не состоит.