Том 1. Стихотворения и поэмы - [97]

Шрифт
Интервал

Но этим интересной даме
Недолго можно угодить;
Всё хорошо, но как-то вяло,
Ни сердцу, словом, ни уму;
И тут присматриваться стала
Жена к супругу своему:
Да, он красив, но лоб, пожалуй,
Немного мал и узковат,
Цвет губ какой-то слишком алый,
И без души глаза глядят…
Обеспокоен непонятно,
Муж скажет: «Нина, что с тобой?
Ты смотришь как-то неприятно,
Взгляд у тебя — совсем чужой!»
Она очнется; грустно, нежно,
Ласкает голову его;
Она молчит или небрежно
Прошепчет: «Полно, ничего!»
Пусть боль души необычайна, —
Мучительная скрыта тайна,
Жены трагический секрет:
Любовь ушла, любви уж нет!
Любовь приходит и уходит,
Она избранников находит,
Но даже им на миг верна, —
Да существует ли она?
И то, что названо любовью,
Что в существе своем темно, —
В сердцах отяжелевшей кровью,
Быть может, лишь порождено;
Как опьяняющее зелье,
Она нас в небо увлечет,
Но лишь проснемся мы, как счет
Уже предъявит нам похмелье;
И тут, читатель дорогой,
Простейшее запутав в узел,
Оно вас наподобье грузил
Потянет в омут роковой!
Старо всё это? Да, про это
Давно уж пето-перепето,
Но Нина очень молода;
Впервые подошла беда,
Кагора так сердце гложет;
И, бедная, понять не может,
Как то, что пламенем таким
Вздымалось, всё испепеляя,
Сейчас чуть тлеет, догорая,
Распространяя горький дым.
Но сын!.. И над его кроваткой,
Одна, озарена лампадкой,
Полна невыплаканных слез, —
Решает Нина не рассудком,
А честным сердцем, к правде чутким,
Судьбы трагический вопрос;
В нем, заглушая все влеченья,
Высокий голос отреченья
Звучит, как колокола медь:
Для сына жить… Молчать, терпеть!
Молчать, терпеть!.. Одно терпенье
Должно ее девизом стать;
Теперь ребенок лишь да чтенье
Должны жизнь Нины украшать.
И стало так: спит дом казенный;
Спит Вовочка и Саша спит;
И только где-то однотонный
Бессонный маятник стучит;
Все дома, только нет Ивана
Он в клубе; бодрствуя одна,
В углу покойного дивана
Читает Нина… Тишина.
От круглой печки пышет жаром,
Ведь уголь им дается даром,
А на дворе январь стоит,
Уснувший город леденит;
Прошелестит страница; пальчик
К губам — и слушает она,
Спокоен ли в кроватке мальчик?
И вновь головка склонена
К журналу или новой книге;
Лишь маятник считает миги,
Сверчком запечным стрекоча…
Но чу, в передней звон ключа.
То возвращается Ванюша.
«Вы в клубе кушали?» — «Я кушал,
Ответил он. — Ну и мороз.
Едва не отморозил нос!»
И подойдет поближе к печи,
Откуда кротко поглядит
На Ниночку; она сидит
Покойно: часты эти встречи,
Корректнейшие тет-а-тет,
В них ничего такого нет.
«Читаете? — он скажет снова. —
О чем, позволю вас спросить?» —
«Да вот, про чудака такого,
Как вы; его хотят женить…
Ну всё о вас; всё точно, к месту;
Ну совершенно вы, о вас!
Хотите, чудную невесту
Я вам найду?» — «Мне? Никогда-с!» —
Ответил он и даже строго
Взглянул на Нину, но она,
Вдруг шаловливости полна,
Пристала к Ване: «Ради Бога,
Но почему же, отчего?»
Он отвернулся и с порога
Опять взглянул на Нину строго,
И не ответил ничего.
Тут собеседник мой печальный
Умолк и глубоко вздохнул;
Поднятый взор его тонул
Как бы за некой гранью дальней;
«Он вспоминает!» — думал я,
Но он встает, заерзав палкой,
И говорит с улыбкой жалкой:
«Здесь речь окончится моя;
Мы подошли к преддверью года,
Когда военная невзгода
На Русь надвинула беду:
В четырнадцатом мы году…
Тут, из запаса призван, Гранин
Помчался бодро в часть свою;
Примчал; и был смертельно ранен
Едва ль не в первом же бою…»
«Но что же дальше?.. Я о Нине…
Ванюша, кажется, влюблен?» —
«Пока рассказ на половине, —
С улыбкой отвечает он, —
Но если будущее судит
Нам встретиться еще разок,
То продолженье, верьте, будет,
И даже… грустный эпилог!»
И он ушел, старик плечистый;
Я долго вслед ему глядел;
И полдень золото-огнистый
В июльском небе пламенел;
И долго думал я пытливо,
Кто этот старец; торопливо
Отгадку нужную искал;
Ведь если быть ему в романе,
То кем? Конечно, только Ваней, —
Я так тогда предполагал.
И вот я думаю о Нине,
О затаенной половине
Ее житейского пути;
Ищу я старика найти;
Рассказчика с лицом печальным
Хочу дослушать до конца…
И я от своего крыльца
Иду путем нарочно дальним,
И вновь у Чурина сижу
И жду: и поздно или рано,
Но окончания романа
Дождусь и вам перескажу.

ВСТРЕЧА[348]

А.А. Агрову

I
Меж эмигрантских свойств и качеств
(Взгляни внимательно вокруг)
Иные именем чудачеств
Мы называем, милый друг.
Одно из них — рыбалки наши.
Лишь половодье лед умчит,
Кто от юнца и до папаши
На Сунгари не заспешит?
Чьи только вдаль не тянет взоры
Вверх по теченью иль вниз?..
Теперь, касатка, берегись,
Теперь ты жди набег на створы!
Агрович Саша, милый друг,
Готовы ль лески и бамбук?
II
И, ненавидимый касаткой,
Ты можешь ли ответить кратко,
Что заставляет нас грести
С двенадцати и до пяти,
Чтоб встретить алую Аврору,
К восьмому подплывая створу,
И там весь летний день большой
Сидеть, согнувшись над удой?
Что нас столь часто заставляет
Терять излишние жиры
Для этой, в сущности, игры
Бесприбыльной, как всякий знает?
Открыв прокуренную пасть,
Ты отвечаешь точно: страсть.
III
Пусть так… Важна ль для страсти прибыль?
Что гонит нас на створы? Рыба ль?
Скорей желанье отдохнуть
И чистым воздухом вздохнуть.
А многих, сделаем признанье,
Еще зовет к той тишине
Весьма законное желанье
День провести наедине
С самим собою… Не из круга ль
Тоски рыбак бежать готов?

Еще от автора Арсений Иванович Несмелов
Том 2. Повести и рассказы. Мемуары

Собрание сочинений крупнейшего поэта и прозаика русского Китая Арсения Несмелова (псевдоним Арсения Ивановича Митропольского; 1889–1945) издается впервые. Это не случайно происходит во Владивостоке: именно здесь в 1920–1924 гг. Несмелов выпустил три первых зрелых поэтических книги и именно отсюда в начале июня 1924 года ушел пешком через границу в Китай, где прожил более двадцати лет.Во второй том собрания сочинений вошла приблизительно половина прозаических сочинений Несмелова, выявленных на сегодняшний день, — рассказы, повести и мемуары о Владивостоке и переходе через китайскую границу.


Меч в терновом венце

В 2008 году настали две скорбные даты в истории России — 90 лет назад началась Гражданская война и была зверски расстреляна Царская семья. Почти целый век минул с той кровавой эпохи, когда российский народ был подвергнут самоистреблению в братоубийственной бойне. Но до сих пор не утихли в наших сердцах те давние страсти и волнения…Нам хорошо известны имена и творчество поэтов Серебряного века. В литературоведении этот период русской поэзии исследован, казалось бы, более чем широко и глубоко. Однако в тот Серебряный век до недавнего времени по идеологическим и иным малопонятным причинам не включались поэты, связавшие свою судьбу с Белой гвардией.


Тайны Безымянной батареи

Залихватский авантюрный детектив «Тайны Безымянной батареи» был чудом опубликован в «красном» Владивостоке в первые месяцы 1923 года. В числе авторов этого крошечного коллективного романа, до сих пор остававшегося неизвестным читателям — А. Несмелов, в будущем виднейший поэт русского Китая, и одаренный прозаик и поэт, странник и бродяга Б. Бета (Буткевич). Роман «Тайны Безымянной батареи», действие которого разворачивается на фоне бурных событий во Владивостоке в начале 1920-х гг., переиздается впервые.


Литературное наследие

Арсений Несмелов (1889, Москва — 1945, Гродеково, близ Владивостока) — псевдоним Арсения Ивановича Митропольского. Был кадровым офицером сперва царской армии, потом — колчаковской. Судьба забросила его в 1920 году во временно независимый Владивосток, где и вышли первые книги стихотворений поэта.В 1924 году он бежал из СССР, перейдя через китайскую границу, и поселился в Харбине, в Маньчжурии, где более чем на два десятилетия занял прочное положение «лучшего русского поэта Китая». Переписывался с Мариной Цветаевой, которая хотела отредактировать его поэму «Через океан».