Том 1. Стихотворения и поэмы, 1899–1926 - [38]

А как сказал ему – в печь бросил книгу.

У Федора зело был подвиг крепок:

Весь день юродствует, а ночью на молитве.

В Москве, как вместе жили, –

Неможется, лежу, – а он стыдит:

«Долго ль лежать тебе? И как сорома нет?

Встань, миленькой!»

Вытащит, посадит, прикажет молитвы говорить,

А сам-то бьет поклоны за меня.

То-то был мне друг сердечный!

Хорош и Афанасьюшка – другой мой сын духовный,

Да в подвиге маленько покороче.

Отступники его на углях испекли:

Что сладок хлеб принесся Пречистой Троице!

Ивана – князя Хованского – избили батогами

И, как Исаию, огнем сожгли.

Двоих родных сынов – Ивана и Прокофья –

Повесить приказали;

Они ж не догадались

Венцов победных ухватить,

Сплошали – повинились.

Так вместе с матерью их в землю закопали:

Вот вам – без смерти смерть.

У Лазаря священника отсекли руку,

А она-то отсечена и лежа на земле

Сама сложила пальцы двуперстием.

Чудно сие:

Бездушная одушевленных обличает.

У схимника – у старца Епифания

Язык отрезали.

Ему ж Пречистая в уста вложила новый:

Бог – старый чудотворец –

Допустит пострадать и паки исцелит.

И прочих наших на Москве пекли и жарили.

Чудно! Огнем, кнутом да виселицей

Веру желают утвердить.

Которые учили так – не знаю,

А мой Христос не так велел учить.

Выпросил у Бога светлую Россию сатана –

Да очервленит ю

Кровью мученической.

Добро ты, Дьявол, выдумал –

И нам то любо:

Ради Христа страданьем пострадати.

15

Ради Христа страданьем пострадати

Мне не судил еще Господь:

Царица стояла за меня – от казни отпросила.

Так, братию казня, меня ж не тронув,

Сослали в Пустозерье

И в срубе там под землю закопали:

Как есть мертвец –

Живой похороненной.

И было на Страстной со мною чудо:

Распространился мой язык

И был зело велик,

И зубы тоже,

Потом стал весь широк –

По всей земле под небесем пространен,

А после небо, землю и тварей всех

Господь в меня вместил.

Не диво ли: в темницу заключен,

А мне Господь и небо и землю покорил?

Есмь мал и наг,

А более вселенной.

Есмь кал и грязь,

А сам горю, как солнце.

Э, милые, да если б Богу угодно было

Душу у каждого разоблачить от пепела,

Так вся земля растаяла б,

Что воск, в единую минуту.

Задумали добро:

Двенадцать лет

Закопанным в земле меня держали;

Думали – погасну,

А я молитвами да бденьями свечу

На весь крещеный мир.

От света земного заперли,

Да свет небесный замкнуть не догадались.

Двенадцать лет не видел я ни солнца,

Ни неба синего, ни снега, ни деревьев, –

А вывели казнить –

Смотрю, дивлюсь:

Черно и пепельно, сине, красно и бело,

И красоты той

Ум человеческий вместить не может!

Построен сруб – соломою накладен:

Корабль мой огненный –

На родину мне ехать.

Как стал ногой –

Почуял: вот отчалю!

И ждать не стал –

Сам подпалил свечой.

Святая Троица! Христос мой миленькой!

Обратно к Вам в Иерусалим небесный!

Родясь – погас,

Да снова разгорелся!

19 мая 1918

Коктебель

V. Личины

Красногвардеец (1917)

Скакать на красном параде

С кокардой на голове

В расплавленном Петрограде,

В революционной Москве.

В бреду и в хмельном азарте

Отдаться лихой игре,

Стоять за Родзянку в марте,

За большевиков в октябре.

Толпиться по коридорам

Таврического дворца,

Не видя буржуйным спорам

Ни выхода, ни конца.

Оборотиться к собранью,

Рукою поправить ус,

Хлестнуть площадною бранью,

На ухо заломив картуз.

И, показавшись толковым, –

Ввиду особых заслуг

Быть посланным с Муравьевым

Для пропаганды на юг.

Идти запущенным садом.

Щупать замок штыком.

Высаживать дверь прикладом.

Толпою врываться в дом.

У бочек выломав днища,

В подвал выпускать вино,

Потом подпалить горище

Да выбить плечом окно.

В Раздельной, под Красным Рогом

Громить поместья и прочь

В степях по грязным дорогам

Скакать в осеннюю ночь.

Забравши весь хлеб, о «свободах»

Размазывать мужикам.

Искать лошадей в комодах

Да пушек по коробкам.

Палить из пулеметов:

Кто? С кем? Да не всё ль равно?

Петлюра, Григорьев, Котов,

Таранов или Махно…

Слоняться буйной оравой.

Стать всем своим невтерпеж.

И умереть под канавой

Расстрелянным за грабеж.

16 июня 1919

Коктебель

Матрос (1918)

Широколиц, скуласт, угрюм,

Голос осиплый, тяжкодум,

В кармане – браунинг и напилок,

Взгляд мутный, злой, как у дворняг,

Фуражка с лентою «Варяг»,

Сдвинутая на затылок.

Татуированный дракон

Под синей форменной рубашкой,

Браслеты, в перстне кабошон,

И красный бант с алмазной пряжкой.

При Керенском, как прочий флот,

Он был правительству оплот,

И Баткин был его оратор,

Его герой – Колчак. Когда ж

Весь черноморский экипаж

Сорвал приезжий агитатор,

Он стал большевиком, и сам

На мушку брал да ставил к стенке,

Топил, устраивал застенки,

Ходил к кавказским берегам

С «Пронзительным» и с «Фидониси»,

Ругал царя, грозил Алисе;

Входя на миноноске в порт,

Кидал небрежно через борт:

«Ну как? Буржуи ваши живы?»

Устроить был всегда непрочь

Варфоломеевскую ночь,

Громил дома, ища поживы,

Грабил награбленное, пил,

Швыряя керенки без счета,

И вместе с Саблиным топил

Последние остатки флота.

Так целый год прошел в бреду.

Теперь, вернувшись в Севастополь,

Он носит красную звезду

И, глядя вдаль на пыльный тополь,

На Инкерманский известняк,

На мертвый флот, на красный флаг,

На илистые водоросли

Судов, лежащих на боку,

Угрюмо цедит земляку:

«Возьмем Париж… весь мир… а после

Передадимся Колчаку».

14 июня 1919

Коктебель

Большевик (1918)

Памяти Барсова

Зверь зверем. С крученкой во рту.