Том 1. Стихотворения, 1939–1961 - [32]

Шеи с любопытством выставя,

А потом крестились истово

Или гневались неистово:

Мальчики мал мала меньше

В тачке той лежат

                             притихшие.

А толкает тачку женщина,

Этих трех мужчин родившая.

По кривой базарной улице

Поступью проходит твердою.

Не стыдится, не сутулится,

А серьезная и гордая.

Мы, фашизма победители,

Десять стран освобождавшие,

Эту бабу не обидели,

Тачку мимо нас толкавшую.

Мы поздравили с победою

Эту женщину суровую

И собрали ей как следует —

Сухарями и целковыми.

РАННЕЕ УТРО

В углу харчевни спали три танкиста,

Храпели рядом три веселых друга.

Хозяева им постелили чисто.

Сняв гимнастерки

                                и раскинув руки,

Во сне солдаты мирно улыбались.

А на стене три тени колебались —

Лампады.

Выше — хмурые иконы

Гадали про порядки и законы,

Что нынче ночью въехали на танке

В забытую румынскую деревню.

А за окном выл ветер,

                                и деревья

Шумели, словно девки на гулянке.

Кусать военных, видно, не решались

Трусливые и вежливые мухи.

Они то над хозяином кружились,

То над седыми космами старухи,

Готовившей яичницу

                                 приезжим

И плакавшей,

                     слезы не вытирая.

А за окном рассвет тихонько брезжил,

Но это не мешало ветеранам.

Они глаза на сто замков закрыли —

В гостях у тещи так они не спали!

А тени, трепыхаясь,

                              словно крылья,

Их словно возносили,

                                  поднимали.

Еще я двор харчевни той

                                          запомнил.

Окрестный люд его давно заполнил:

За сорок верст шли мужики.

И бабы

Румынские

Шли с мужиками вместе,

Чтобы взглянуть одним глазком хотя бы,

Чтобы спросить

                      насчет земли и мести.

Заплатанные, нищие, босые,

Голодные послы со всей округи

Пришли просить о помощи Россию,

Пришли пожать Стране Советов руки.

А солнце шло по танковому следу

И гусеницей тучи попирало,

Как будто для свободы и победы

Его сковали

                  где-то за Уралом.

С востока — так же, как обыкновенно, —

Всходило солнце,

                        медленно и верно.

ДО́МА!

День возвращения в Москву

Передо мной как наяву.

Пять лет как здесь я не бывал,

В пяти державах был,

Всё этот день я добывал,

Покуда не добыл.

…Воспоминания томят,

Надеждами парят.

Но вот я вижу автомат —

Обычный аппарат.

Пятиалтынный сунул в щель,

Снял трубку и крутнул,

И дальний друг, немой досель,

Заговорил, прильнул.

Не отхожу от колеса,

Где десять круглых дыр,

Чтоб только слышать голоса,

Чтобы за миром мир

Передо мною представал,

И говорил и пел,

Чтоб вновь я деньги доставал

И колесом скрипел.

Не отхожу от колеса —

Вези, вези меня

В события и в чудеса…

Нет, не забуду дня,

Когда я дверцу отворил,

И вещмешок швырнул,

И к диску мертвому

                                 прильнул,

И он — заговорил.

«Я не любил стола и лампы…»

Я не любил стола и лампы

В квартире утлой, словно лодка,

И тишины, бесшумной лапой

Хватающей стихи за глотку.

Москва меня не отвлекала —

Мне даже нравилось, что гулки

Ее кривые, как лекало,

Изогнутые переулки.

Мне нравилось, что слоем шума

Ее покрыло, словно шубой,

Многоголосым гамом ГУМа,

Трамваев трескотнею грубой.

Я привыкал довольно скоро

К ушам, немного оглушенным,

К повышенному тону спора

И глоткам,

                  словно бы луженым.

Мне громкость нравилась и резкость —

Не ломкость слышалась, а крепость

За голосами молодыми,

Охрипшими в табачном дыме.

Гудков фабричных перегуды,

Звонков вокзальных перезвоны,

Громов июньских перегромы

В начале летнего сезона —

Все это надо слушать, слушать,

Рассматривать, не уставая.

И вот

            развешиваю уши,

Глаза пошире раскрываю

И, любопытный,

                      словно в детстве,

Спешу с горячей головою

Наслушаться и наглядеться,

Нарадоваться Москвою.

«Вот вам село обыкновенное…»

Вот вам село обыкновенное:

Здесь каждая вторая баба

Была жена, супруга верная,

Пока не прибыло из штаба

Письмо, бумажка похоронная,

Что писарь написал вразмашку.

С тех пор

              как будто покоренная

Она

          той малою бумажкою.

Пылится платьице бордовое —

Ее обнова подвенечная,

Ах, доля бабья, дело вдовое,

Бескрайнее и бесконечное!

Она войну такую выиграла!

Поставила хозяйство на ноги!

Но, как трава на солнце,

                                         выгорело

То счастье, что не встанет наново.

Вот мальчики бегут и девочки,

Опаздывают на занятия.

О, как желает счастья деточкам

Та, что не будет больше матерью!

Вот гармонисты гомон подняли,

И на скрипучих досках клуба

Танцуют эти бабы. По двое.

Что, глупо, скажете? Не глупо!

Их пары птицами взвиваются,

Сияют утреннею зорькою,

И только сердце разрывается

От этого веселья горького.

ОСЕННИЙ ЛЕС

Прекрасные, как цветы, грибы,

Тяжелые, как грибы, цветы,

Затерянные в березняке столбы

Стыдятся своей нагой простоты.

На что походит осенний лес?

Больше всего на тихий пожар.

Молча лижут чашку небес

Пламени желтые языки,

И падает в пламя солнечный шар —

Капля дождя — в пойму реки.

Так шаль цыганская не пестра,

Как лес, еще зеленый на треть.

У каждого дерева, как у костра,

Можно не ноги, а душу греть.

А теплота, а красота

Каждого маленького куста?

А мягкость бурой лесной земли,

А бескорыстие птиц лесных?

Поют, как будто их завели,

И хочется долго глядеть на них