Том 1 - [47]

Целыми днями околачивался он там в толпе станичников, лазил по мешкам, заглядывал в ковши и под помосты, на которых стояли вальцы. Но ничто не интересовало его так, как сердце всей механики — мотор. Вальцы, рушки, зерноочистки — все это он скоро рассмотрел и понял, почему оно движется: не само по себе, а от передачи. Жизнь всему дает мотор: от него тянутся во все стороны приводные ремни, как длинные руки, а к нему — ничто. Мотор работает, вращается сам. Но как же так — сам? Что движет его оттуда, изнутри? Нефть, говорят. А как? Горит и толкает? Чем? Пламенем, дымом? Эта загадочная машина все больше влекла к себе Матвея.

Проникнуть в машинное отделение было не так просто. Посторонних туда не пускали. Мальчишек, которые вертелись во дворе мельницы, надоедливо заглядывали в двери и окна кочегарки и не прочь были стянуть какую-нибудь железную штучку, машинисты гоняли, как шкодливых собак, обливали водой из пожарного шланга, ловили и драли за уши. Матвей, однако, нашел способ задобрить сердитых машинистов — их у Кругликова было два: старший, кривоногий, плешивый и грязный, как дегтярная бочка, захожалый бобыль, и его подручный, молодой парень из местных казаков.

Матвей воровал ночами арбузы на бахчах, прятал на огороде в бурьяне и таскал потом машинистам. Когда арбузный сезон кончался, приносил машинистам папиросы. Деньги на папиросы он зарабатывал танцами — плясал в мельнице перед помольщиками, за что скучающие в ожидании очереди казаки платили ему кто копейку, кто две.

За эти приношения машинисты разрешали ему вволю сидеть в углу за водяным баком, где он не мешал им, и любоваться оттуда машиной хоть с утра до вечера.

Старый «Урсус» доживал последние дни. Станина двигателя, в нескольких местах треснувшая, была вся в латках и хомутах. Цилиндр скреплен был для прочности насаженными на него толстыми железными обручами. Из всех стыков чугуна по грязному телу двигателя текли тягучие масляные слезы. Коленчатый вал, тоже стянутый в двух местах хомутами, «подсевал», маховики ходили, покачиваясь, угрожая в любую минуту аварией. Пульс двигателя — толчки отработанных газов в выхлопной трубе — был неровный: то слишком частый, то замедленный, приглушенный, с перебоями, точно старый двигатель страдал пороком сердца. Но Матвей в этих тонкостях еще не разбирался. При всех своих латках и подпорках старый «Урсус» казался ему чудом. Он часами просиживал в кочегарке, на своем законно откупленном, словно ложа в театре, месте, следя широко раскрытыми глазами за мерными взмахами шатуна, ворочавшего тяжелые маховики, за суетливой беготней блестящих шаров регулятора. Вот она, сила, что не просит ни у кого помощи, сама себя движет и движет другие машины, сотрясая все здание мельницы!..

Глядя на мотор, Матвей стал понимать, почему и та карета ехала сама, без лошадей, почему паровоз бежит по рельсам, как живое существо. И эта машина могла бы побежать. Вот только убрать фундамент, открутить все болты, удерживающие ее на месте, опустить ее пониже, чтоб коснулась маховиками земли, — и побежит. Матюшка иногда так живо представлял себе эту картину, как «Урсус», ломая дверь, выскакивает из кочегарки и катит по улице, а за ним — машинисты, перепуганный хозяин мельницы, мальчишки, собаки, что начинал громко хохотать. Машинисты переглядывались. Старик говорил молодому:

— Да он у нас, брат, вроде умом тронутый!..

Бывало, Матюшку из такого блаженного состояния выводил неожиданный удар палкой по спине. Отец!.. Убегать из дому надолго не разрешалось. Дома на нем уже лежали обязанности помощника по хозяйству. Он должен был пасти гусей и свиней, полоть огород, поливать капусту, и, если свиньи приходили домой без пастуха, если мать не могла его дозваться ни завтракать, ни обедать, отец знал уже, где его искать: шел на мельницу, крестясь и отплевываясь, переступал порог кочегарки и ловил там сына. Но это случалось редко, когда Матюшка слишком уж был погружен в свои мысли. Обычно он, уставившись на двигатель, не забывал поглядывать по временам и на входную дверь и, лишь только замечал на пороге отца, ужом проползал в мельничное отделение сквозь дыру, пробитую в стене для приводного ремня, оттуда через весовую — во двор, прятался в бурьяне, выжидал, покуда отец уходил домой, — и обратно в кочегарку.

Большой радостью было для Матвея, когда однажды старший машинист подозвал его, дал масленку и велел подлить масла в подшипники. Матвей земли под собой не чуял. А потом у них так и пошло: машинисты стали часто прибегать к его помощи — он и заправлял бак нефтью, и следил за смазкой, и воду подкачивал. При разборке ему давали паклю, заставляли мыть в керосине и вытирать разные части. Последнее было для Матвея самым интересным. Тут он узнавал названия частей и расспрашивал, для чего они приспособлены, проникал глазами и руками в «святая святых» — внутрь двигателя.

Лето и зиму проболтался Матвей на мельнице. Ему пошел четырнадцатый год. Рано возмужавший, он был рослым, плечистым парнем, смахивал на семнадцатилетнего. И вот в этом году счастье улыбнулось наконец ему. Молодого машиниста призвали на военную службу. Место его освободилось. Старик один не мог управляться возле машины, надо было кого-то брать в подручные. Выбор пал на Матвея. Старик давно уже понял, что этот вихрастый и глазастый любознательный парнишка не «тронутый» умом, а просто необычайно увлекшийся техникой. По его совету хозяин мельницы однажды позвал Матвея к себе в контору и предложил ему место ученика в кочегарке.