Толпа, массы, политика - [6]
Идеи Просвещения стали основополагающими для деятелей Французской революции, которые провозгласили подлинный культ Разума. Известно, что бюст Гельвеция украшал залу жирондистов. Торжество разума было отпраздновано в Соборе Парижской Богоматери при огромном стечении народа и в очень торжественной обстановке. В книге О. Кабанеса и Л. Насса «Революционный невроз» дается детальное описание этой процедуры. «Посреди храма была воздвигнута гора, скрывавшая церковные хоры. На вершине ее был устроен круглый портик в греческом стиле с надписью на фасаде: „Философия“; с каждой стороны его украшали бюсты ее апостолов: Вольтера, Руссо, Франклина и Монтескье. На склоне горы пылал Священный огонь истины и т. д… Церкви были превращены в храмы нового культа… Робеспьер стал, наконец, сам первосвященником нового культа „Верховного существа“. Свое учение в духе Руссо он представил в знаменитом докладе Конвенту… Устанавливались новые религиозные праздники в честь Истины, Правосудия, Целомудрия»[16], возникает новая религия Разума. Робеспьер в своем докладе Конвенту предлагает проект указа, который гласит: «Французский народ признает Бытие Верховного существа и бессмертие души». На похоронах Марата его сердце было помещено в осыпанный драгоценностями сосуд. Сам он провозглашался святым, получившим свою иконографию. И в этот период культа разума, религии истины массы оказываются обуреваемы самыми темными инстинктами, паникой, страхом, всевозможными эмоциями, порождавшими акты насилия и вандализма.
Французская революция сопровождалась многочисленными вспышками насилия и ряд деятелей революции вполне ясно понимали, что подобное поведение масс порождено теми многочисленными формами насилия, которые были неотъемлемой частью существовавшей социальной структуры. Так Ф. Бабеф в связи с действиями толпы в июле 1789 г. писал: «Я понимаю, что народ вершит правосудие, и я одобряю его, поскольку оно может быть удовлетворено лишь уничтожением виновных, но может ли оно не быть жестоким? Разнообразные казни — четвертование, колесование, сожжение на костре, наказание кнутом, многочисленные виселицы и палачи везде — сформировали у нас ужасные нравы! Господа вместо того, чтобы приобщить нас к культуре, сделали нас варварами, они собирают урожай и пожинают то, что посеяли. И все это будет иметь ужасные последствия. Мы находимся лишь в самом начале».
Во времена, последовавшие после Французской революции происходит процесс осмысления и самой революции, и роли народных масс в ней. В этом плане особый интерес представляет работа известного социолога и политического деятеля А. Токвиля. «Старый порядок и революция», написанная им в 1859 г., т. е. не только после Французской революции, но уже и после событий 1848 г. Он отмечает, что для начала Нового времени было характерно коллективистское, а точнее корпоративное сознание человека, предпочитавшего своему индивидуальному «Я», своему «мое» коллективное «мы», «наше». И подобное сознание стало размываться во второй половине XVIII в. Он пишет о том, что под воздействием идей просвещения люди уже не сомневались в могуществе человека, в возможности усовершенствования человеческой природы. Они были уверены, что призваны изменить общество и возродить род человеческий. «Эти чувства и страсти стали для них своего рода новой религией, некоторые последствия которой характерны и для обычных религий, в силу чего она смогла вырвать людей из сети эгоизма, придала им героизм и стремление к самопожертвованию, а зачастую сделала их нечувствительными к мелочам, которыми мы столь дорожим… ни в одной революции такая масса людей не проникалась столь искренним патриотизмом, бескорыстием и подлинным величием души», — и в то же время Токвиль считает, что «безбожие обернулось для общества великим злом… религиозные законы были уничтожены одновременно с низвержением законов гражданских, поэтому человеческий разум утратил свою прочную основу… Вследствие этого появился новый род революционеров, чья отвага доходила до безумия; революционеров, которых ничто не поражало, у которых ничто не вызывало угрызений совести, без всяких колебаний они исполняли намеченные задачи… С тех пор они образовали целую расу, распространяющуюся во всех цивилизованных уголках земли и повсюду сохранившую тот же образ, характер, пристрастия»[17].
Токвиль прямо говорит о том, что Французская революция превратилась в некую новую религию, которой поклонялись и верили. Она вызвала в головах масс иллюзии, соответственно которым люди как бы имели дело не с реальным обществом со всеми его противоречиями, а с неким воображаемым обществом, в котором все представлялось простым, справедливым, разумным и единообразным. Воображение толпы отвернулось от реального общества, от того, что происходило в действительности. «Дух толпы витал в идеальном государстве, созданном воображением литераторов».
Роспуск французского парламента в 1771 г. уже предопределил радикальность Французской революции. Он подчеркивает, что народы видят в свободе бесценный и необходимый дар, а обладание ею восполняет все страдания. Правда, иных свобода утомляет, и они без сопротивления отдают ее. Поскольку народ в течение очень длительного времени вообще не появлялся на политической арене, его сочли неспособным к каким-либо политическим действиям и, не стеснясь его присутствия, стали рассуждать об его проблемах. Оказалось, что революцию готовили самые цивилизованные классы нации, а свершена она была — самыми необразованными и грубыми. «В народных душах зародились и развились две преобладающие страсти… Первая из них, наиболее давняя и глубокая — это жестокая и неискоренимая ненависть к неравенству… Другая страсть — более позднего происхождения и менее прочно укоренившаяся — вызывала в людях стремление жить не только равными, но и свободными… обе страсти кажутся в равной степени искренними и сильными»
