Толпа героев XVIII века - [58]

Ушаков, как и каждый начальник тайной полиции, несомненно, вызывал у окружающих страх. Хотя он не был ни ужасен лицом, ни кровожаден по характеру, ни угрюм по нраву. Современники писали о нем как о господине светском, вежливом, обходительном. Ясно, что люди боялись не Андрея Ивановича лично, а системы, которую он представлял, ощущали безжалостную мощь той машины, которая стояла за его спиной и могла каждого человека, выражаясь языком недавнего прошлого, «стереть в лагерную пыль». «Он, Шетарди, – рапортовали члены комиссии по выдворению из России провинившегося перед императрицей Елизаветой французского посланника в 1744 году, – сколь скоро генерала Ушакова увидел, то в лице переменился. При чтении (указа о высылке) столь конфузен был, что ни слова во оправдание свое сказать или что-либо прекословить не мог». Еще бы: он помнил, что в России есть места попрохладнее Петербурга и лучше Ушакову не перечить.

Следя за карьерой Ушакова, нельзя не удивляться его поразительной политической непотопляемости: он занимался делами тайной полиции при пяти монархах и особо возвысился при Анне Иоанновне и Елизавете Петровне. Конечно, при этом он не имел душевного покоя – так резко менялась в те времена ситуация в стране, а главное – при дворе. На пресловутых крутых поворотах истории в послепетровское время люди легко теряли не только чины, должности, свободу, но и голову. Судите сами: в 1739 году вместе с кабинет-министром Артемием Волынским Ушаков допрашивал попавших в опалу князей Долгоруких, а вскоре, в 1740 году, по воле Бирона пытал уже самого Волынского. Потом, в начале 1741 года, после смерти Анны, Ушаков допрашивал уже самого Бирона, свергнутого фельдмаршалом Минихом, еще через несколько месяцев, в 1742 году, непотопляемый Ушаков уличал во лжи на допросах уже Миниха и других своих бывших товарищей, признанных новой императрицей Елизаветой Петровной врагами отечества. Вместе с любимцем императрицы, врачом Лестоком, в 1743 году Ушаков пытал Ивана Лопухина, и если бы Ушаков дожил до 1748 года (он умер в 1747-м), то, несомненно, он бы вел в застенке «роспрос» и самого Лестока, попавшего к этому времени в опалу. Как тут не замрет сердце – а вдруг именно ты сам следующий кандидат на дыбу?

Но так случилось, что Ушаков сумел остаться для царей человеком незаменимым, неким жрецом, неприступным хранителем высших тайн, стоящим как бы над людскими страстями и борьбой партий. Одновременно он обладал каким-то обаянием, мог найти общий язык с разными людьми. Вежливый и обходительный, он умел угодить сильным и не ожесточить слабых.

Тут нельзя не отметить, что между властителями и руководителями политического сыска всегда возникала довольно тесная и очень своеобразная и крепкая связь. Из допросов и пыточных речей они узнавали страшные, неведомые как простым смертным, так и высокопоставленным особам тайны. И не только политические. Перед ними разворачивалось все «грязное белье» подданных и все их закулисные дела. Благодаря доносам, пыточным речам государь и его главный инквизитор ведали, о чем думают и говорят в своем узком кругу люди, как они обделывают свои делишки. Там, где иные наблюдатели видели кусочек подчас неприглядной картины в жизни отдельного человека, им открывалось грандиозное зрелище человечества, погрязшего в грехах и пороках. И все это – благодаря особому «секретному зрению» тайной полиции. Только между государем и главным инквизитором не было тайн, и «непристойные слова» не облекались, как в манифестах и указах, в эвфемизмы.

И эта определенная всей системой самодержавной власти связь накладывала особый отпечаток на отношения этих двух людей. Она делала обоих похожими на сообщников, соучастников не всегда чистого дела – политики, ведь и сама политика не существует без тайн, полученных сыском с помощью пыток, изветов и доносов, донесений сексотов и агентов. Иначе невозможно объяснить, как смог Ушаков – этот верный сыскной пес императрицы Анны – удержаться при ее антиподе – императрице Елизавете, сохранить влияние и – самое важное для царедворца – право личного доклада у государыни, которая, как известно, сама не была расположена заниматься какими-либо делами вообще. Исполнительный, спокойный, толковый, Ушаков всегда оставался службистом, знающим свое место. Он не рвался на политический олимп, не интриговал из-за власти и влияния, он умел быть незаметным, но незаменимым «навозным жуком» самодержавия. В этом-то и состояла причина его политической непотопляемости.

Ведомство Андрея Ушакова было страшным местом. Некоторые из хранящихся в архивах бумаг Тайной канцелярии покрыты копотью и залиты воском свечей, которые стояли в пыточных палатах. На страницах этих бумаг видны подозрительные ржавые пятна, которые очень напоминают следы крови. Чтение таких дел, особенно в большом количестве, оставляет тяжелое впечатление: страх дыбы и раскаленных клещей отверзал любые уста, и под пыткой люди теряли честь, совесть, вообще человеческий облик. Ушаков не испытывал отвращения к обнажению человеческих тел, а также несчастий и пороков. Наоборот, ему было интересно узнавать всю подноготную (слово, происходящее от простенькой пытки, когда пытуемому забивали под ногти спички), ему было любопытно видеть, как людей скручивают в бараний рог (выражение, которым обозначалась пытка с помощью скручивания веревки, привязанной одним концом к ногам, а другой – к голове). А потом все это гладко выразить на бумаге, довести дело до эшафота и получить за это очередное поместье или орден.