Только вперед! До самого полного! - [51]

Какой вывод напрашивается, Максим Николаевич?

Обойдя катер, облазив все его даже самые малые закоулки, Борисов вытер ветошью руки и сказал буднично:

— Если будут спрашивать, я уже ушел в свой штаб. И помни, Максим Николаевич, что тридцатого апреля идем на ходовые испытания.

Ни критического замечания, ни слова благодарности не обронил Борисов, но матросы были довольнешеньки: сам комдив не нашел к чему придраться!

Говорите, не нашел к чему придраться? Нет, дорогие мои, на сей раз вы пальцем в небо попали. Да будет вам известно, что на нашем катере и искать особо не надо, на нашем катере прорех еще предостаточно: нет ни одного спасательного круга, хвачены ржавчиной леерные балки, и так далее, и тому подобное. Он, Максим, если есть в этом необходимость, готов продолжить перечень недоделок, вернее — того, до чего руки пока не дошли. Он, Максим, вообще ни слова не обронил матросам, только для себя на всю жизнь сделал важнейший вывод: командир дивизиона — не формалист, прежде всего его интересует не показуха, не выправка личного состава и умелое козыряние при каждом удобном случае, а конкретное решение задачи, важнейшей на сегодняшний день. А какая задача сейчас стоит перед экипажем их бронекатера? В кратчайший срок поднять на гафеле военно-морской флаг Родины. Не просто поднять, а с полной ответственностью заявить всем, что бронекатер полностью готов к выполнению любого задания командования.

Комдив убедился, что именно этим они и занимаются. Потому и закрыл глаза на все прочее, что будет возможно и даже необходимо сделать чуть позднее.

В эти же минуты Максима осенила и другая догадка, которая после долгих размышлений перешла в уверенность: вся недавняя канитель с добыванием турели и крупнокалиберных пулеметов, вся эта неделя, отданная ему, Максиму, на растерзание, — проверка его командирских возможностей, его расторопности, настойчивости на пути к достижению цели.

Что ж, учтем и это. И вообще впредь ухо надо держать востро…

Ушел Борисов — Максим вновь влез в рабочую одежду, напялил на себя ватник и вышел на верхнюю палубу, постоял там, наблюдая за матросами: не допускают ли ошибок в работе, не нужна ли кому из них помощь? Все делалось в темпе и правильно. И тогда он почувствовал, что невероятно тошно быть просто наблюдателем, ничего не делать своими руками!

Да и мысль, зародившаяся недавно, уже набрала силу, и, побыв на верхней палубе еще какое-то время, он спустился в моторный отсек, предложил Разуваеву свою помощь. Тот пытливо заглянул в его глаза, кивнул, а еще немного погодя и сказал:

— Командир всегда хорошо знает свой корабль, если служит на нем со дня его закладки, если каждый шпангоут, каждый лист бортовой обшивки или палубного настила при нем ложились.

Сказанное Максим понял так: это даже отлично, что вы решились изучать мотор катера сейчас, когда сборка его только начинается; подержите детали мотора в собственных руках, каждую из них пристройте на ее место, покрутите ключами и отвертками гаечки и болтики-винтики — наверняка мотор как свои пять пальцев знать будете.

С этого дня командир бронекатера стал подручным у своих мотористов. И что особенно обрадовало, явилось даже своеобразным открытием — ученичество не пошатнуло его авторитета, матросы вроде бы даже теплее стали смотреть на своего лейтенанта.

Оценил Максим и ту тактичность, которую проявляли все мотористы, обучая его: ему, если он не спрашивал, ничего не объясняли, зато друг другу каждый день устраивали настоящие экзамены; он невольно слышал вопросы и подробнейшие на них ответы. И, конечно, многое запоминал.

А дни мелькали, мелькали. Невероятно быстротечные. И как-то неожиданно вдруг настал и такой, когда заметили, что снега словно и не бывало вовсе. Давно ли, кажется, окалывали лед вокруг катера, а сегодня о его борта уже ласкается невская вода — желтовато-бурая, несущая множество отбросов огромного города, даже льдины с Ладоги, но все равно вселяющая крепкую веру в то, что самое страшное уже позади.

Наконец подкрался и тот день, когда мичман, зачем-то сошедший с катера на берег, вдруг завопил:

— Ребята! Бегом сюда!

Из любопытства и Максим поспешил за матросами, подковки на каблуках которых выбили звонкую дробь на палубе, сверкавшей в лучах солнца тончайшим слоем смазки.

Матросы, чуть наклонившись, молча толпились, окружив пятачок оттаявшей земли. Максима они беспрепятственно пропустили в центр своего круга, и он увидел первые, еще слабенькие и редкие, четыре пучка зеленой травки и одуванчик среди них. Еще не окрепший, на коротком стебельке, он доверчиво жался к земле-кормилице.

Все молча смотрели на этот бесхитростный цветок, в обычной жизни мимо которого не раз проходили, даже будто не заметив. О чем сейчас думали матросы? Этого Максим не знал. И не хотел узнать: с него было вполне достаточно и того, что его душа как-то особенно и вдруг просветлела; словно он и не сидел по-прежнему на голодном пайке, словно впереди и не ожидались многие кровавые бои.

6

Казалось бы, что такое ходовые испытания? Катер отойдет от причала, опробует себя на всех скоростях, с различной перекладкой руля развернется несколько раз влево, вправо и… поспешай на прежнее или иное место стоянки. Короче говоря, сплошная житейская проза, ни грамма поэзии или романтики.