Только вперед! До самого полного! - [17]

Может быть, потому и уцелел он, Ораниенбаумский пятачок, что оборонять его помогают и форты Кронштадта?

И боевые корабли флота — очень многие корабли — втянулись в Неву и оттуда огнем своей артиллерии помогают ему, лейтенанту Малых, решать боевую задачу, поставленную командованием. Короче говоря, обстановочка здесь сложилась еще та…

Но взвод справляется со своей задачей: уже почти месяц минул со дня последней вражеской атаки, теперь фашисты, зарывшись в землю по самые ноздри, лишь нещадно бомбят Ленинград и методично обстреливают его из дальнобойных пушек. Конечно, не один взвод лейтенанта Малых, а все части и соединения, обороняющие город, успешно справляются со своей боевой задачей, поэтому и поугомонились гитлеровские вояки.

И все равно нет полной радости! Потому нет, что уж очень близко фашисты подошли к городу, где запасов продовольствия и топлива, как говорится, кот наплакал. А насколько уже сейчас голодно гражданскому населению, можно судить по собственному пайку. Только с месяц на нем и прожили, а теперь любой матрос, если ему доведется пробежать сотню метров или чуток побольше, кулем на землю валится и жадно хватает воздух разинутым ртом. А ведь еще совсем недавно они на себе и по бездорожью утащили из-под носа фашистов две наши пушки-«сорокапятки», в бою потерявшие свои расчеты!

Но сколько лейтенант Малых ни медлил, сколько ни глядел на Кронштадт и на купол Исаакиевского собора, еле просматривающийся сквозь серую дымку, все равно настал тот момент, когда лаз в землянку взвода оказался рядом, у самых ног. И тогда, подавив тяжелый вздох, лейтенант скорее автоматически, чем осознанно, очистил щепочкой грязь с сапог и спустился по земляным ступенькам, толкнул плечом дверь.

Как и предполагал, весь взвод — кроме двух наблюдателей, дежуривших в окопах, — все семь человек немедленно зашевелились, уселись поудобнее и замерли, уставившись на него спокойными глазами.

Он молча подошел к своему месту на нарах, опустился на подстилку из подсохших еловых веток и устало, словно через силу, снял фуражку, вытер ладонью пот, бисеривший на лбу.

— Прошу, товарищ лейтенант, — моментально подсел к нему Василий Семенушкин, протягивая цигарку, которую оставалось только склеить и прикурить.

Максим цигарку взял, даже не взглянув на Василия: ему было доподлинно известно, что цигарка — лишь предлог для начала разговора, что сейчас посыплются вопросы, а потом, если на них ответа не последует, и дичайшие измышления, донимать которыми Василий будет до тех пор, пока он, Максим, распалившись, не выложит то, с чем пришел от начальства. Но сегодня настроение не то, чтобы участвовать в игре, сегодняшняя новость настолько серьезна, что, сделав несколько глубоких затяжек, он заговорил сам:

— Передаю приказ по бригаде… Патроны беречь. Каждую пулю только в цель… А суточная норма снарядов на пушку — два, на гаубицу — один. С сегодняшнего дня вводится… Боюсь, как бы и на патроны норму не установили. Эта мысль — лично моя.

Сказано — вроде бы полегче стало.

Матросы долго молчали. Он не торопил их, он прекрасно знал, о чем они думали. Пушке на сутки всего два снаряда… А если фашисты попрут в атаку? В одну из таких, какие еще недавно были?.. Значит, на артиллерию теперь особо не надейся, больше на свои силы, на свою смекалку полагайся…

— Что-то стало холодать, не пора ли нам поддать.

Это пробормотал Василий. И, не дожидаясь согласия товарищей, аккуратно положил в печурку несколько сухих щепочек, подпалил их. Теперь, когда в печурке расцвели яркие языки пламени, стали видны бревна наката; недавно они были стенами одного из дачных домиков. На самой восточной окраине Петергофа стоял тот домик.

— Не знаете, лейтенант, по всему нашему фронту такой приказ или как? — наконец спросил мичман Мехоношин — заместитель Максима и вообще, как считал лейтенант, его правая рука. — Мне думается, не должно бы по всему фронту.

Конечно, проще всего было бы ответить утвердительно или заявить, что и он, лейтенант, так же мыслит, но Максим не мог врать этим людям и отрывисто бросил:

— Не знаю.

— А на какой срок такая норма установлена?

— Тоже не знаю.

В жизни Максима, пожалуй, еще не бывало таких тяжелых минут, как эти. В душе он молил, чтобы матросы разговорились, даже раскричались. Тогда бы он, тоже распалившись, прямо рубанул бы им, что, когда город в осаде, и не такое ожидать можно, что все эти ограничения — и продовольственные, и на боезапас — явление, бесспорно, временное. Но матросы молчали.

В этот момент, когда Максиму казалось, что вот-вот должно все же что-то произойти, в землянку ворвалась Рита, едва ступив через порог, поднесла руку к солдатской пилотке и задорно выпалила:

— Здравствуйте, товарищи краснофлотцы!

Сразу же, как только Максим принял взвод, матросы, неизвестно от кого, узнали о всех его недавних злоключениях и сердцем приняли Риту, объявили ее невестой своего лейтенанта. Тогда же и зародилось это шутливое обращение Риты, на которое матросы обычно дружно рявкали: «Здрас, товарищ лейтенант…ша!»

Рита восторженно смеялась, а он, Максим, несколько смущенно поеживался, хотя в душе всегда радовался и приходу Риты, и тому, что матросы искренне и очень доброжелательно признают ее своей.